Что-то вы припозднились, Винсент, проговорил отец, отряхивая рукав от крови. Поморщившись, он резко сказал: Схватить его. До выяснения всех обстоятельств считать пособником бастарда.
«Я отверг милостиво протянутую руку императора да не видят глаза мои больше ничьей милости. Я посмел произносить хулу на императора да молчит мой язык вечно».
В пяти шагах от столба поставили корзину с камнями, и любой желающий мог бросить в приговоренного увесистый черный голыш.
Если богодракон будет добр к несчастному, точный удар в голову быстро лишит его жизни. А если нет мучительная казнь растянется не на один день, пока жара, зной да хищные птицы не добьют обреченное существо.
Всех устроивших резню в священном храме Эарта также допросили, но почтительно повесили на стенах города. Как-никак они предатели принадлежали к трем главным домам. Главу же Сената взяли под стражу как вероятного пособника мятежника Костераля, богопротивного бастарда.
Допросили и меня в присутствии отца и Густаво в кабинете императора. Где я был, что делал и почему, несмотря на обязанность принца сопровождать отца на всех торжественных мероприятиях, меня не оказалось в храме.
Густаво, опередив мой ответ, сказал, что в этот день мне нездоровилось и, приняв лекарство, я спал до полудня.
Это же могут подтвердить и служанки принца. А также стража у его покоев, дополнил Густаво. Я велел не пускать никого, пока принца свалила мигрень. Сами знаете его обстоятельства.
Он бросил недвусмысленный взгляд на мои рога. Я усмехнулся и привычно провел бы по ним руками, если бы только запястья не были крепко стянуты веревками за спиной.
Густаво, на чьей ты стороне? Неужели ты
Это так, Винсент? напряженно спросил отец. Одна из его рук покоилась на груди, крепко перевязанная. Бастард ранил его особым оружием, и рана не спешила затягиваться.
Я взвесил все последствия моей лжи, посмотрел императору прямо в глаза и смело ответил:
Это так, ваше величество.
Отец бросил на Густаво задумчивый взгляд, а после, к моему удивлению, приказал развязать меня.
Но приставил солдат неусыпно за мной следить.
Служанки, вечером готовившие ванну, потупив глаза, тихо посоветовали мне соглашаться с каждым словом начальника императорской стражи и ждать. Я спросил, сколько ждать, но они лишь молча удалились.
Ответ потряс меня и отрезвил. Не случайная карта, не случайно подслушанный разговор, не случайные люди и совершенно, непостижимо не случайная встреча с ним.
Все не случайно.
С этой мыслью пришло и смирение.
Ожидание тянулось и тянулось, пока мир за пределами дворца менялся. Но менялся не только мир.
Винсента Фуркаго, преданного сына императора, больше не было.
Как и Астраэля Фуркаго, его образа, настойчиво вспыхивающего в моей голове. Образа правителя, ведущего империю к благу.
Все рассыпалось.
Отец, разобравшись с бунтом в городе и мятежом в храме, объявил о роспуске Сената, запретил всю магию в столице и велел разослать письма знатным домам с приказом явиться и дать присягу верности на священных камнях. Несогласных грозили лишить титула и земель и навсегда вычеркнуть их имена из истории Таррвании.
Вот только не все дома торопились оказать почтение, а некоторые не прислали ответ даже к исходу недели.
В связи с этим отец объявил о военном совете. Таррвании грозила междоусобица.
И я понимал, совершенно точно понимал, кто ее главный виновник. Ведь каждую ночь в мои сны приходили они, истерзанные, страдающие Запертые под дворцом. Измученные и лишенные света на целую тысячу лет.
Белые драконы.
Жрец помазал меня миром и воздел руки.
Да благословит Эарт верного слугу! Да не будет других богов в твоем сердце!
Да не будет других богов в моем сердце, эхом отозвался я. Присутствующие на совете забормотали слова молитвы и подняли три перста. Отец покровительственно кивнул мне. Принцесса Дагадар и две ее служанки-спутницы невозмутимо смотрели перед собой. Я, сдерживая поспешность, неторопливо отнял руку от камня.
Ложь, сплошная ложь. Но лгал я с легким сердцем. Присяга дана, и назад пути уже нет.
Я поклонился жрецу, императору и Эарту всего три поклона, означающих почтение к голосу богодракона, мечу богодракона и самому богодракону.
Подставку с сосудом убрали послушники, с трепетом сложившие священные камни в мешок, а я занял место возле Дагадар. Рядом с ней словно образовалась зона отчуждения никто из присутствующих не желал даже краем глаза касаться иноземной принцессы. Впрочем, ее это совершенно не беспокоило. Мы с невестой едва ли обменялись парой слов, однако я не желал бесчестить будущую жену равнодушием. В конце концов, она всего лишь пленница: птица, бьющаяся в золотой клетке.
Отец проигнорировал мою выходку. Незначительное нарушение этикета можно было легко списать на волнение. Но ведь и он не сказал: «Сын, взойди на трон, твое место рядом со мной»,
как будто нарочито забыв об этой церемониальной фразе.
Подозрения не умирают так же быстро, как жертвенные прекорры.
Мне показалось, что глаза Густаво, стоявшего слева от трона, блеснули чуть ярче, словно вся эта ситуация его забавляла. Хотя по такому невозмутимому лицу трудно что-то прочитать, и любую эмоцию можно принять за игру света.