Молча Лана скользнула в салон, следом загрузились гарды, и лимузин отплыл, перегораживая едва не весь проулок. Я глядел ему вслед и ощущал в себе сожаление. Но уже не боль, слава богам. Перегорело, остались руины, слегка дымящиеся. Лучше бы, конечно, не раздувать.
Затем машина скрылась за поворотом, и я глубоко вздохнул, восстанавливая равновесие. Ну вот, теперь можно снова вернуться к делам.
Глава 5
немало занятных экземпляров, правда, видеться с ними хочется всё меньше. Или я становлюсь нетерпимей, или они с годами портятся, как лежалый товар. А некоторых держу для примера. Во многом они схожи со мной мы словно бы стартовали вместе. Но как далеко развели нас пути! Вот по таким я сужу, куда не надо сворачивать.
И сегодня придется навестить одного из тех, кого не вижу месяцами. Проживал он в самой, пожалуй, безопасной из городских зон казацкой слободе. Посторонних сюда впускали, но на чужой территории даже бандиты вели себя тише. А последнее время казаки принялись патрулировать другие районы, постепенно расширяя свой ареал и охотно приняв на себя «суд да дело», как же, у них в этом такой опыт! Сначала, когда еще пытались бунтовать, на своих шкурах прочувствовали, потом сами набили руку в усмирении. Публичные их порки немногим отличались от шариатских казней, также вершимых при большом стечении, не столько устрашение, сколько потеха. Не исключено, вскорости на эти представления публика станет стекаться со всего города. Глядишь, и расправу будут вершить родичи потерпевших или добровольцы из толпы на словах-то желающих хватает. В слободе даже устроили собственную тюрьму, и, скажем, мусела вполне могли туда закатать, ежели попадался без положенного зеленого банта на рукаве. К счастью, я мало похожу на здешних туземцев. Но если меня попробуют подобным же образом вразумлять, буду отбиваться до последнего надеюсь, что «вразумителя».
Миновав казачью заставу, я покатил по аккуратным, будто вылизанным улочкам, нехотя соблюдая ограничения, не воевать же со здешней бандой? Добравшись до места, приткнул автомобиль на стоянку и вылез наружу. Оставлять «болид» без присмотра я не боялся. В здравом уме никто не сунется к крутарской машине, даже если бросить ее на пустыре. Кто знает, на что настроен бортокомп, а ну, начнет палить по сторонам?
Этот дом, с высокими потолками и толстыми стенами, был из «блатных», к тому ж упрятан в самой глубине слободы, поблизости от церкви и расчищенной от ларьков площади, где казачки проводили свои сходы. Патрули вокруг слонялись во множестве, а на входе даже устроили пост. При желании-то проникнуть внутрь нетрудно, но к чему лишние трюки? Я знал, что хозяин на месте и что он примет меня. А потому, как и положено, вступил в дом через подъезд, лишь назвав себя постовым и показав удостоверение, припасенное для таких случаев. Стенающим лифтом поднялся к верхним этажам, даванул в пипку звонка, даже не пытаясь укрыться от нацеленной сверху камеры, через которую сейчас наверняка глазели. Затем массивная дверь с натугой открылась, и я очутился в прихожей, обставленной не без вкуса, хотя сильно отдающей нафталином.
Рядом стояла маленькая горничная в белом фартуке поверх коротенького платья, дожидаясь, чем ее наделят (плащом, шляпой, тростью), а в проеме гостиной высился хозяин дородный, осанистый, с седеющей шевелюрой и пышными усами и улыбался во всю ширь, будто впрямь радовался моему приходу. Облачен он был в цветистый халат, из-под которого виднелись ноги, мягкие и бледные, обутые в нарядные тапки с загнутыми носками.
Наделять горничную было нечем (разве «гюрзой» или набедренными мечами), чаевые давать я не любил, а потому сказал лишь:
От меня вам всем приветик!
И тебя приветствую, с готовностью откликнулся Эдвин Савельевич Войховский, видный депутат Народного Собора и директор губернской телестудии. Знал, знал, что еще наведаешься!
А ты вообще знаешь слишком много. Может, поделишься?
Эдвин действительно слыл ходячей энциклопедией, к тому ж наделен изрядным обаянием. Лет двадцать назад он был талантлив, щедр, окружен друзьями и единомышленниками, даже почитался за лидера. Затем талант иссяк, сменившись разочарованием, а вместе ушла доброта. Все начинания Эдвина рушились, друзья сгинули, предавая его либо предаваемые им, кое-кто даже пытался мстить. А те, кого он вел за собой, услужливые и старательные, мало-помалу переделали Эдвина под себя, доказав в очередной раз, что это вожак подлаживается под стаю, а не наоборот. Увы, он оказался слаб.
Жил Эдвин не столь богато, чтобы всерьез опасаться грабителей, однако получше многих. Дети уж выросли и, как водится, перебрались в столицу с надеждой на большую карьеру, хотя способностей Эдвина не унаследовали. Затем и жена уехала к родичам, устав пугаться уличных перестрелок, становившихся тут делом обычным. Так что остался Эдвин один в большой квартире, хотя одну из комнат занимала обычно горничная, нанятая по газетной объяве. На моей памяти их сменилось шесть, и все они походили друг на друга крепенькими фигурами, огрубелыми широкими ладошками и покорными выражениями