Сам он тоже просмотрел свои книги и корреспонденцию. А что же недозволенное могло быть у меня?! Я и не стала ничего просматривать.
В магазинах начали нормировать некоторые продукты. Сахара в одни руки давали только полкило. Кое-где уже и очереди появились. Люди шутили: «Поезд от нас идет, пыхтя шкура-мануфактура, а к нам тихо лепеча спички-семечки».
Приехали офицерские жены. Странными казались нам их наряды: большинство одевалось
во все серое серыми были пальто, береты, чулки, туфли. Эти женщины походили на слонов. А некоторые, купив нарядные ночные сорочки с кружевами, считали, что это вечерние туалеты, и надевали их в театр. Офицерские дети быстро научились говорить по-литовски.
Мама через художника Тамошайтиса заказала мне национальный костюм, о котором я давно мечтала. Мамина подруга еще по Воронежу художница Винце Йонушкайте-Заунене подарила нам два янтарных ожерелья и фартук XVII века из своей коллекции, вернее, полфартука вторую половину оставила себе.
Мама работала в Театре оперы и балета художником по костюмам. Вновь созданный Театр оперетты, для которого костюмы особенно важны, звал маму к себе, но Театр оперы и балета не отпускал. Тогда мама стала там работать по договору опереточные костюмы рисовала дома, а мы с Римантасом помогали ей. Начали тоже что-то зарабатывать. Жили мы теперь лучше работали все. Папа расплатился с долгами, которые образовались, пока он учреждал новые театры.
Приближались выпускные экзамены. Я мечтала о художественном училище.
В то время у нас жила Аугуте, племянница моей тети Заунене. Как-то раз, навестив тетю в Линксмадварисе, она сказала, что на окраине стоит много грузовиков и тетя боится, что собираются вывозить людей, как это было в Польше. Наши родители, как впоследствии рассказывала мама, терялись в догадках, что лучше сделать. Может, формально развестись? Тогда хоть семью не тронули бы. На работе мама спросила у художника Стяпаса Жукаса, не стоит ли спрятаться. «Не бойся, Наталка, советская власть людей искусства не трогает, если кого-то и станут вывозить, так только кулаков, фабрикантов и проституток», ответил Жукас.
13 июня именины Антанаса. Вайдевутис был в гостях у своего друга и вернулся подвыпивший. Когда мама сказала, что хочет с ним поговорить, он ответил: «Отложим на завтра, сегодня голова плохо работает».
Сквозь сон я услышала звонок. Четыре часа утра. Я не особенно удивилась: уже не раз объявляли воздушную тревогу и постовой возле Департамента полиции, увидев в окнах свет, звонил к нам в дверь, а когда я открывала окно, говорил: «Девушка, воздушная тревога, погасите свет!» Поблагодарив, я тушила оставленный по ошибке свет. Улицы тогда освещались синими маскировочными лампами. Я и на этот раз подошла к окну. Солдатика не было, а возле наших дверей стоял грузовик. Позвонили снова. Я подошла к дверям и спросила:
Кто там?
Откройте! громко потребовали по-русски.
Я открыла. Вошли двое в штатском и солдат с винтовкой. «Будут делать обыск, но ведь у нас ничего недозволенного нет».
Зажгите свет!
Я не поняла слова «зажгите» и подумала, что воздушная тревога.
Нету свет, ответила я.
Свечки тоже нету?
Тоже нету.
Тогда они сами зажгли в прихожей свет.
Где хозяин?
Я открыла дверь в гостиную, где на своих кроватях преспокойно спали родители.
Папа, тут вас спрашивают
Папа сел. Ночные гости стояли, не снимая шапок.
Одевайтесь, сказал один из них по-литовски с польским акцентом.
Войдя в дом, надо снять шапку, сказал папа.
Перед кем же это тут снимать?
Тогда папа указал на маленький портретик Сталина, который интереса ради повесили между картинами. Пришедшие поспешно сняли шапки. Мама попросила их выйти, чтобы она смогла одеться.
Ничего, дамочка, еще не в таких условиях будешь одеваться и раздеваться.
Ну, если вам не стыдно, ничего не поделаешь И она оделась.
Я тоже оделась. Один из пришедших начал читать:
Бичюнас Витаутас
Это я, сказал папа.
Бичюнене Наталия это, наверно, вы, дамочка? насмешливо спросил читавший.
Вас, видимо, никто не учил вежливости! сказала мама.
Заткнись! крикнул литовец. Где Бичюнас Вайдевутис?
В своей комнате, ответил папа.
Солдат вышел, но тут же вернулся. Что-то шепнул литовцу, тот обернулся ко мне:
Отведи, покажи, где брат.
«Боится», подумала я, потому что из гостиной надо было пройти в переднюю, потом в прихожую, ведущую в кухню, ванную, туалет и еще одну прихожую, откуда двери вели в мамину комнату и в комнату братьев. Я отвела солдата к братьям.
Вайдевутис, вставай!
Дай поспать.
Тебя солдат ждет!
Вайдевутис вскочил, хмель как рукой сняло. Встал и Римантас. Все вместе мы пошли в гостиную.
Что происходит? спросил Римантас.
Не знаю, может, война и нас эвакуируют. Не знаю, ничего не понимаю, ответила я.
Юрате Бичюнайте? снова раздался каменный голос.
Я.
Все собирайтесь.
А
как же я? спросил Римантас.
Литовец стал искать его в списках и не обнаружил. Подошел сам Римантас, заглянул в бумаги и воскликнул:
Так вот на какие паспорта переписывал нас тот еврейчик!
Неужели это работа Лявушаса? подивился папа.
Начался обыск. Нашли папин золотой скаутский значок, скаутскую свастику, которую он получил за создание организации воздушных скаутов.