В Оршинском лагере, впоследствии ставшем «знаменитым» своими ужасами, Николай сразу понял, что отсюда не убежишь. И не думал о побеге, не шептался об этом, рискуя стать жертвой провокатора, не расходовал нервную энергию. Зато слушал, когда рассказывали, куда отсюда отправляют. Понял ничего не известно, может быть, на работу в саму Германию, а, может быть, в Польшу, в особые лагеря, где просто травят газом. Решил, однако, уехать, как только предложат: здесь, кроме смерти, ничего не светило.
Но ничего не предлагали, и, несмотря на хорошую физическую форму, Николай слабел и осознавал, что смерть снова стала весьма близкой реальностью. Вот тут-то и появились офицеры РОА, Русской освободительной армии генерала Власова.
II
(кому они «свои», Николай?). Этого дружно хотела вся их часть. Третье пленение прошло совсем не страшно.
Американский лагерь под Нюрнбергом по сравнению с немецким в Орше казался курортом. Голодовки нет, расстрелов нет, медицинское обслуживание пожалуйста, но все равно леденит страх: в лагерь приезжают советские офицеры ищут своих. Пора домой, ребята. Хватит здесь отсиживаться. Строить надо родная страна разрушена, сами видели.
По-разному слушают этих офицеров. Одни сразу соглашаются, другие лица прячут, третьи ехидные вопросы задают, матерят. Известно: советских агитаторов союзники пропускают в лагерь только без оружия, под смертельный риск. Бывает, что живыми не выходят. Сам смотрел из-за спин Николай, как оно получилось с тем седым подполковником. После его призывной речи вышел из толпы рослый мужик, снял шапку, шутовски поклонился:
Не узнаешь, гражданин начальник? А мне твоя личность ой как знакома.
И дико выкрикнул:
Это ты, сволочь, отца моего раскулачивал!
Страшным ударом свалил он пожилого офицера и стал бить ногами. После минутного замешательства к нему бросились другие пленные, хотели предотвратить расправу, но кольцом встали дружки:
Не лезьте не в свое дело, мужики, дайте со знакомым комиссаром по душам побеседовать.
Тут стенка пошла на стенку, много зубов было выбито, много скул сворочено. К концу драки появились вооруженные американцы, негры-санитары понесли к выходу из лагеря тело подполковника. А один из дружков убийцы, взобравшись на железную бочку, повел свою агитацию. Говорил не верьте, мужики, братья православные, солдатики мои дорогие, комиссарским улыбкам. Здесь они все улыбаются, а переедешь границу зоны хмурые типы из НКВД. Слыхали слово «фильтрация»? Это значит, всех, кто у Власова служил (как я, к примеру), под расстрел, остальных на Колыму. Вот и вся хитрость, мужики, вся фильтрация.
Власовский оратор призвал обратиться к лагерной администрации с просьбой не впускать сюда советских офицеров. Они ходят, все вынюхивают, высматривают, кого им надо, потом требуют выдачи с указанием фамилии. Набрешут, что ты военный преступник, простаки союзники и верят. Он рассказал, что чекисты, переодетые в армейскую форму, устроили шикарный банкет для западных офицеров, упоили всех водкой, обкормили икрой, а союзники по пьянке отдали дорогим советским друзьям генерала Власова. Так то сам командующий РОА. А офицера из его армии чекисты могут выменять у американцев за бутылку русской водки. Какой-нибудь негр-шофер запросто любого из вас выведет с лагерной территории и особистам в пасть положит.
Брешет, не брешет этот мужик, пес его знает. Примеряя нарисованную им перспективу к себе, Николай решил, что его-то и за чекушку отдадут. Он ведь даже не офицер, он всего лишь ординарец помощника начальника оперативного отдела штаба РОА подполковника Коровина. А там поди доказывай, что ты, будучи в РОА, даже ни разу и не стрелял. Найдут, к чему придраться.
И Николай махнул в Мюнхен тропа туда из его лагеря уже была протоптана. В большом городе легче затеряться. Щель обязательно найдется. И она нашлась. Еще в университете Николай прочитал «Ибикус» Алексея Толстого. Проходимец Невзоров поразил его живучестью. Черт-те где, за границей, на краю света, а гляди-ка сумел пристроиться. Думал ли тогда студент Шурко, что через шесть лет он, теперь беглый военнопленный Соколов, у черта на рогах, в Мюнхене, поступит в строительную фирму господина Моисеева! Откуда взялось это очередное воплощение бессмертного Семена Ивановича Невзорова, какова его история-биография, откуда родом, где носило-мотало, из каких огней живым вышел пес его знает.
Важно, что работу дал господин Моисеев. И не спрашивал ничего, кроме профессии, квалификации, знания языка. Работали люто. Но угрозы расстрела не было. Строили аэропорт. На господина Моисеева работали в основном дипишники. Такого слова раньше в русском языке и не водилось. До чего же гибкий язык! Для таких, как Николай, которые вроде бы уже и не пленные, потому что не хотят репатриироваться, сконструировали английский термин «перемещенные лица» (дисплейсд персонс). Сокращенно (в английском много сокращений) ди-пи. А по-русски дипишник! Поэт, может быть, и перевел бы как «сорванные бурей» или что-то такое, но термин придумывали не поэты. Термин переводит в другую плоскость отношения между участниками только что отгремевшей войны. Кем лучше называться: вчерашним солдатом армии Власова или дипишником? Кажется, ясно.