Я совершенно не ожидала услышать от неё подобные слова, и они оказали на меня самое странное влияние. Перед глазами промелькнуло изображение настолько яркое, что полностью заменило собою реальность: палящие пустынные пески и хмурые скалы, безжизненные, как лунный пейзаж. Я почти ощутила кожей жаркий сухой воздух, мне снова почудились ужасные стонущие крики явления, угрожавшего и нашей жизни, и нашему здравомыслию...
С усилием я отбросила эту соблазнительную картину. Не зная о моём смятении, Эвелина продолжала говорить:
Ты помнишь, как он выглядел в тот день, Амелия в тот день, когда впервые объявил о своей любви? Бледный и красивый, как молодой бог, он держал меня за руки и называл самой красивой и смелой женщиной в мире! Тогда ни один рассыпающийся папирус или Розеттский камень не заменили бы меня в его сердце. Несмотря на опасности, сомнения и неудобства, это были чудесные дни! Я даже могу по-доброму вспоминать о том несчастном человеке и его абсурдном костюме мумии.
Я глубоко вздохнула, и Эвелина удивлённо посмотрела на меня:
Ты тоже, Амелия? Но о чём тебе жалеть? Ты всё получила и ничего не потеряла. Трудно найти газету, в которой не сообщается о твоей очередной выходке извини, очередном приключении.
А, приключения, пренебрежительно отмахнулась я. Естественно, что без них никуда не денешься. Эмерсон привлекает их.
Эмерсон? улыбнулась Эвелина.
Сама подумай, Эвелина. Именно к Эмерсону лорд Блэктауэр обратился за помощью в поисках пропавшего сына[23], к Эмерсону, который разоблачил преступника в случае с мумией из Британского музея[24]. К кому ещё могла воззвать леди Баскервиль, когда искала человека, способного продолжить раскопки мужа, кроме Эмерсона, самого выдающегося учёного нашего времени[25]?
Я не думала об этом с такой точки зрения, призналась Эвелина. Всё верно, Амелия, но ты только усилила мои аргументы. Твоя жизнь настолько полна захватывающих приключений, которых лишена я
Согласна. Но это не одно и то же, Эвелина. Признаться тебе честно? Как и ты, я часто мечтаю о тех далёких днях, когда я была для Эмерсона всем единственным, высшим объектом его преданности.
Амелия, милая моя...
Я снова вздохнула.
Он почти никогда не называет меня Амелией, Эвелина. Я помню его ворчание, когда он звал меня по имени так ласково, так нежно. А теперь только Пибоди: «моя дорогая Пибоди, моя милая Пибоди»[26]...
Он звал тебя «Пибоди» в Амарне, отозвалась Эвелина.
Да, но совершенно иным тоном! То, что тогда звучало вызовом, нынче стало синонимом самодовольной, ленивой привязанности. Тогда он был настолько властен, настолько романтичен...
Романтичен? с сомнением переспросила Эвелина.
У тебя свои тёплые воспоминания, Эвелина, у меня свои. Я до сих пор помню, как кривились его красивые губы, когда он говорил мне: «Пусть вы и женщина, Пибоди, но совсем не глупы». Как вспыхнули его голубые глаза в то незабываемое утро, когда, после того, как я ухаживала за ним во время лихорадки, он прорычал: «Считайте, что получили благодарность за спасение моей жизни. А теперь убирайтесь прочь». Я нашарила носовой платок. Господи! Прости меня, Эвелина. Я не хотела поддаваться эмоциям.
В сочувственном молчании она погладила меня по руке. Другой рукой я поднесла платок к глазам. Наше расположение духа резко изменилось из-за визга, издаваемого Уилли, и ответного вопля его брата-близнеца: одна из тех драк, которые характеризовали
их братскую привязанность. Рэдди бросился разнимать их и, отшатнувшись, прижал руку к носу. Мы с Эвелиной вздохнули одновременно.
Никогда не думала, что буду роптать, мягко сказала она. Я бы не пожертвовала даже локоном с головы Уилли, чтобы вернуться к той жизни. Я очень люблю своих детей. Только, дорогая Амелия, их так много!
Да, грустно согласилась я. Что есть, то есть.
Рамзес приблизился к Нефрет. Картина была неотразимой и удручающей: богиня и её первосвященник.
Они пребудут со мной, днём и ночью, летом и зимой, в Египте и Англии, в течение многих, многих лет.
ГЛАВА 2
Кто-то может быть
преисполнен решимости
принять мученическую смерть,
но не следует пренебрегать
даже днём отсрочки.
Я верю в эффективность молитвы.
Как христианка, я обязана так поступать. Как рационалистка, исповедующая христианство (эти два понятия не обязательно несовместимы, вне зависимости от мнения Эмерсона), я не верю, что Всемогущий напрямую интересуется моими личными делами. У него слишком много других людей, о которых стоит беспокоиться, и большинство из них нуждаются в помощи в гораздо большей степени, чем я.
Но через несколько месяцев после беседы с Эвелиной мне пришлось поверить во вмешательство благосклонного Высшего Существа, ответившего на молитву, которую я не осмеливалась произносить даже в самых потаённых мыслях.
Я стояла, как и множество раз до того, у перил парохода, устремив взор на египетское побережье. И Эмерсон снова был рядом со мной, не меньше меня горя́ желанием начать очередной сезон раскопок. Но в первый раз о! за столько лет мы были одни.
Одни! Я не говорю о команде корабля и других пассажирах. МЫ БЫЛИ ОДНИ. Без Рамзеса. Рискующего жизнью и конечностями при попытке подняться на пароход, подстрекающего экипаж к мятежу, готовящего динамит в каюте... Его не было на борту, он остался в Англии, а мы... нет. Я не осмеливалась и мечтать о такой возможности. Я не рисковала надеяться на подобное блаженство, а тем более молиться за него.