Но вот я взяла приказ и там русским по белому: «Прошу уволить меня по собственному желанию с занимаемой должности арт-директора», и так далее: Лора Рихтер, уже проставленная печать и дата, ожидающая моей подписи.
Бред какой-то, я скомкала приказ и выбросила в урну.
Кадровичка недовольно сморщилась. Я знала, что эта стерва всегда меня ненавидела, и теперь настал ее звездный час.
«С тобой я разберусь позже», подумала я. А пока мне нужно было решить вопрос с моим мужем. Либо он что-то перепутал и маханул печать, не разбирая, что визирует, либо выжил из ума. Других вариантов не было.
Я была идеальна. Ну ладно, я стремилась быть идеальной, чтобы быть достойной своего мужа, шахматного гения, человека незаурядного ума, который по какой-то причине выбрал меня. Я все делала на отлично, выжимала из себя последние соки, чтобы быть лучшей. И для многих я и была такой. В работе я достигла значительных успехов. Все крупные миллионные контракты моих рук дело, меня знают, уважают, я не тень своего мужа. Ну и как жена я все для него, я за ним след в след.
Увольнение? Невозможно. В моей выверенной, натянутой на идеал жизни не могло быть такого абсурда. Я сделала все, чтобы не было.
Конечно, это ошибка. Вот мы будем с Максом сегодня смеяться. Я даже усмехнулась. Но сердце непослушно дернулось, будто его током ударили. О боже.
Я вышла из кабинета, слегка бортанув плечом кадровичку. Та фыркнула, видимо, уже не разбирая кто я и кто она.
Я выскочила на улицу из офисного здания и глубоко вдохнула. Но душный московский воздух этого жаркого лета не принес облегчения.
В сердце так и саднила невесть откуда взявшаяся там игла предчувствия беды.
Я глянула на безоблачное и неистовое в своей синеве небо. Небо немного успокоило меня своим равнодушием и глубиной.
«Что ж, Макс Рихтер, посмотрим, что там у тебя за помутнение рассудка», сказала я самой себе и двинулась, отстукивая женский марш каблуками по тротуару в сторону главного корпуса нашего рекламного агентства.
Мой первый мужчина, мой муж, мой гений лучший из людей, вот кем был всегда для меня Макс.
Я вышла за него в восемнадцать лет, когда ему было двадцать два, и не знала других мужчин. Да и знать не хотела. Не было равных Максу Рихтеру. Никто не мог сравниться с ним ни внешне, ни как-нибудь еще.
Глубокие и спокойные синие глаза. Синие как вот это сегодняшнее летнее небо надо мной. Четкие, правильные черты лица, резко очерченные губы, благородный нос и подбородок.
Макс Рихтер породистый самец с потрясающей фигурой пловца и огромным пламенным сердцем. Один на миллиард.
Математический гений, шахматный гроссмейстер, в свои двадцать семь он получил докторскую степень по философии, по математике и как бы подводя черту по философии прикладной математики и механики.
И фигура пловца у него не потому, что похоже, а потому, что он еще и мастер спорта по плаванию.
Ему не нужно было на самом деле это рекламное агентство. Он открыл его для меня. Чтобы жена художник-иллюстратор не только мечтала продавать свои будущие шедевры, но и достойно зарабатывать своим трудом до тех пор, пока ее картины не поднялись в цене настолько, чтобы жить безбедно, не заботясь
о завтрашнем дне.
Макс Рихтер сделал для меня все, что может сделать любящий мужчина для своей женщины. Но главное он любил меня так, что эту его любовь я чувствовала через любые расстояния и сквозь бетонные стены.
Я в ответ отдала ему всю себя: и сердце, и душу, и жизнь. Никогда и никого не могло существовать даже в теории ни для него, ни для меня.
Это был настолько сильный морально и настолько волевой человек, что иногда мне казалось Макс Рихтер перерождение какого-нибудь римского императора. Марка Аврелия, не меньше.
Когда я смотрела на него в деле, то поверить не могла, насколько он становится собранным, жестким и беспощадным. На шахматных турнирах наблюдать за ним было не менее захватывающе, чем следить за боксерским поединком или хоккейным матчем.
Никогда я не видела, чтобы он задумывался над ходами, не было всей этой шахматной тягомотины с размышлениями над каждым ходом по полчаса. Он действовал стремительно. Синее небо в его глазах замерзало и превращалось в лед.
Он смотрел на соперника исподлобья, словно собирался уничтожить его только за то, что тот осмелился бросить ему вызов.
Если соперник задумывался, Макс просто вставал и со скучающим видом развлекал себя, чем мог: потягивался, мог начать делать зарядку, уставиться в смартфон, начать с кем-нибудь общаться.
И всем становилось ясно, в том числе и его сопернику, что партия уже просчитана целиком и полностью, что Макс Рихтер уже знает, на каком ходу поставит мат.
Его партии изучали в шахматных школах, по ним писали учебники: гамбит Рихтера, контргамбит Рихтера, атака Рихтера, защита Рихтера.
Я сразу знала, если я не стану кем-то значительным, если не добьюсь своих личных побед, он со временем потеряет ко мне интерес. Я просто растворюсь в нем. И я отбросила в сторону живопись, джинсы и платья с бахромой и вышивкой в бохо-стиле, и, засучив рукава, принялась себя лепить заново. Мольберты со временем перекочевали в гараж, краски высохли, теперь на моих пальцах идеальный маникюр вместо пятен краски, темные волосы блестят, словно отполированные, юбки до колен, платья строгие, но подчеркивающие, что полагается, а сама я безупречно деловая леди, зарабатывающая достаточно, чтобы мной можно было гордиться.