Постой, стал спрашивать Гремин, о каких обстоятельствах и о какой сути ты говоришь?
Да вот об этой самой порошочной.
Ты знаешь, какой это порошок?
Знать-то еще не знаю наверное, но догадываюсь. Твой отец был знаком с графом Брюсом?
Да, был.
Имел с ним сношения?
И очень тесные.
Ну вот, то-то и оно!
Ты
думаешь, что этот порошок имеет какое-нибудь отношение к графу Брюсу?
Я, брат, никогда ничего не думаю, а или знаю что-нибудь, или не знаю. Думают же умные люди да индейские петухи; куда же нам с нашим рылом да в калашный ряд!
Ну хорошо. Что ж теперь ты знаешь тут, а чего не знаешь?
Знаю я, брат, что граф Брюс занимался алхимией и всякими такими науками, знаю, что в каких-то старинных книгах написано, что при «великом делании»
Это что ж такое: «великое делание»?
Приготовление философского камня и золота. Так вот при великом делании в атонаре, то есть в сосуде, где на огне происходит приготовление, получается зеленый порошок.
Такой, как у меня в табакерке?
Этого не знаю, потому что никогда философского камня не приготовлял, золота не делал и зеленого порошка не видел. Вот и все, что мне известно, но утверждать, что у тебя в табакерке именно алхимический зеленый порошок, я опять-таки не могу. Может быть, это что-нибудь другое.
Уж не знаю тоже, сказал совсем равнодушно Гремин, я никогда не видел, чтобы отец занимался алхимией.
Ну да! Так тебе алхимик и будет говорить о своих делах непосвященным!
Так отчего же отец не посвятил в них меня? Правда, я никогда не имел вкуса к подобным вещам
Ну вот видишь!.. Эх, посмотрю я на тебя, Василий, проговорил Митька, оглядывая пухлую, белотелую фигуру приятеля, совсем не по Петербургу ты человек. Тебе бы не здесь, в чухонском болоте, киснуть, а туда, в глубь земли отправиться на пашню да хлеб родить.
Да вот я то же говорю, заметно оживляясь, подхватил Гремин: лишь бы к мужику поближе. Я всю жизнь об этом самом говорю, да отец меня не пускал.
Удивляюсь, как ты с такой жизни не спился! Много вот таких, как ты, погибло тут, в Петербурге, волей царя Петра Алексеевича. Впрочем, он говаривал: «Лес рубят щепки летят!»
Нет, брат, не то. «Лес рубят пеньки остаются», вот что ты скажи. Мне на родную землю хочется, чтобы силы снова набрать от нее.
Так за чем же дело стало? Ведь ты теперь, со смертью родителя, стал свободен и полный хозяин своей персоны, и времени, и поместий, и денег Соберись! Дом можешь продать; у тебя его любой немец купит за хорошие деньги. В деревне у тебя, почитай, целы еще дедовские хоромы с теремами и со светелками.
Целы, Митька, целы! с восторгом произнес Гремин.
Ну так за чем же дело стало? Собирайся, отправляйся туда, и конец!
Я и то подумываю, серьезно подумываю. И уехал бы непременно, если бы не беда, случившаяся с Россией. Ведь подумай: если все русские люди уедут из этого Санкт-Петербурга да здесь одни немцы с Бироном так-таки останутся да начнут над Русью измываться, так ведь они ее, матушку, уложат в лоск, против веры пойдут Неужели допускать до этого?
Митька смотрел на Гремина, улыбаясь серьезной улыбкой человека, не обманувшегося в своих ожиданиях и с удивлением сознающего, что его расчеты полностью оправдываются на деле.
Ну а ты разве сможешь помешать чему-либо, если останешься здесь? спросил он.
Гремин отрицательно покачал головой и глубоко вздохнул.
Нет, я себя героем не считаю и подвиги совершать не мне, но, оставаясь в Петербурге, я знаю, что буду живым укором здешним немцам как русский человек: посмотрят они на меня и пристыдятся. А ежели мне за русскую землю пострадать придется, так что же об этом говорить? За счастье сочту такой конец для себя.
Это ты правильно рассудил, одобрил Митька. Ну а если ты вдруг в какую ни на есть немецкую мамзель влюбишься? Тогда что будет?
Это я-то?
Да, ты-то.
Гремин расхохотался таким несуразным ему показалось предположение Жемчугова и воскликнул:
Нет, брат, теперь не до таких дел! Когда же теперь об амурах думать? Теперь надо о родной земле стараться и ради нее все остальное забыть. Мне ничего на ум прийти не может теперь, кроме нашего общего горя.
Да ты, брат, совсем хороший парень, воскликнул Митька, молодец, право слово, молодец!.. Так оно и следует. Ну а как ты думаешь поступать с тем, кто уже имел зазнобу? Вот хотя бы взять сожителя моего Ваньку Соболева?
Иван Иванович, у которого ты проживаешь? Что ж он?
Да женится на днях, своим домом обзавестись желает. Такие у него обстоятельства подошли. Тут длинная история, и когда-нибудь ты о ней узнаешь. Пока же скажу он свое счастье нашел!
Ну а ты как же? спросил Гремин.
Как я?
Ну да! Ведь если Соболев женится, так тебе у женатого человека оставаться на холостой ноге не приходится Ты куда же денешься?
Жемчугов молчал. По-видимому, он еще сам себе такого вопроса не задавал.
Не знаю, проговорил он, я
фон Цапфгаузена местонахождение Эрминии стало известно немцу Иоганну, а затем и Бирону. К Ставрошевской явился доктор Роджиери и стал требовать, чтобы ему выдали девушку. Мария отказала. Тогда Роджиери, явившись ночью к ее дому, попытался внушением на расстоянии выманить из дома Эрминию, но его тяжело ранил турок Ахмет, оказавшийся родным братом девушки. Бесчувственного Роджиери внесли в дом Ставрошевской, а на другой день к ней явился сам герцог и потребовал, чтобы девушка была отдана ему. Однако Мария смело заявила ему, что Эрминия уже ушла от нее, чтобы отправиться в Гродно к родным. На самом же деле Эрминия была увезена Соболевым в Петергоф, где Митька устроил ее на даче своего приятеля, князя Шагалова.