Почему же он раньше позволял тебе жить, а только теперь надумался? спросил я.
Да вот поди ж ты Брехал он что-то такое, да я, признаться, не поняла. Видишь, какое дело: хибарка эта, вот в которой мы живем, не наша, а помещичья Ведь мы раньше с Олесей на селе жили, а потом
Знаю, знаю, бабушка, слышал об этом Мужики на тебя рассердились
Ну вот это самое. Я тогда у старого помещика, господина Абросимова, эту халупу выпросила. Ну, а теперь будто бы купил лес новый помещик и будто бы хочет он какие-то болота, что ли, сушить. Только чего же я-то им помешала?
Бабушка, а может быть, все это вранье одно? заметил я. Просто-напросто уряднику «красненькую» захотелось получить.
Давала, родной, давала. Не бере-ет! Вот история Четвертной билет давала, не берет Куд-да тебе! Так на меня вызверился, что я уж не знала, где стою. Заладил в одну душу: «Вон да вон!» Что ж мы теперь делать будем, сироты мы несчастные! Батюшка родимый, хотя бы ты нам чем помог, усовестил бы его, утробу ненасытную. Век бы, кажется, была тебе благодарна.
Бабушка! укоризненно с расстановкой произнесла Олеся.
Чего там бабушка! рассердилась старуха. Я тебе уже двадцать пятый год бабушка. Что же, по-твоему, с сумой лучше идти? Нет, господин, вы ее не слушайте. Уж будьте милостивы, если что можете сделать, то сделайте.
Я в неопределенных выражениях обещал похлопотать, хотя, по правде сказать, надежды было мало. Если уж наш урядник отказывался «взять», значит, дело было слишком серьезное. В этот вечер Олеся простилась со мной холодно и, против обыкновения, не пошла меня провожать. Я видел, что самолюбивая девушка сердится на меня за мое вмешательство и немного стыдится бабушкиной плаксивости.
VIII
Есть врядник, проговорил он мрачно.
У меня в эту минуту совсем вылетело из головы отданное мною два дня тому назад приказание уведомить меня в случае приезда урядника, и я никак не мог сообразить, какое отношение имеет в настоящую минуту ко мне этот представитель власти.
Что такое? спросил я в недоумении.
Говорю, что врядник приехал, повторил Ярмола тем же враждебным тоном, который он вообще принял со мною за последние дни. Сейчас я видел его на плотине. Сюда едет.
На улице послышалось тарахтение колес. Я поспешно бросился к окну и отворил его. Длинный, худой, шоколадного цвета мерин, с отвислой нижней губой и обиженной мордой, степенной рысцой влек высокую тряскую плетушку, с которой он был соединен при помощи одной лишь оглобли, другую оглоблю заменяла толстая веревка (злые уездные языки уверяли, что урядник нарочно завел этот печальный «выезд» для пресечения всевозможных
нежелательных толкований). Урядник сам правил лошадью, занимая своим чудовищным телом, облеченным в серую шинель щегольского офицерского сукна, оба сиденья.
Мое почтение, Евпсихий Африканович! крикнул я, высовываясь из окошка.
А-а, мое почтенье-с! Как здоровьице? отозвался он любезным, раскатистым начальническим баритоном.
Он сдержал мерина и, прикоснувшись выпрямленной ладонью к козырьку, с тяжеловесной грацией наклонил вперед туловище.
Зайдите на минуточку. У меня к вам делишко одно есть.
Урядник широко развел руками и затряс головой.
Не могу-с! При исполнении служебных обязанностей. Еду в Волошу на мертвое тело утопленник-с.
Но я уже знал слабые стороны Евпсихия Африкановича и потому сказал с деланным равнодушием:
Жаль, жаль А я из экономии графа Ворцеля добыл пару таких бутылочек
Не могу-с. Долг службы
Мне буфетчик по знакомству продал. Он их в погребе, как детей родных, воспитывал Зашли бы А я вашему коньку овса прикажу дать.
Ведь вот вы какой, право, с упреком сказал урядник. Разве не знаете, что служба прежде всего?.. А они с чем, эти бутылочки-то? Сливянка?
Какое сливянка! махнул я рукой. Старка, батюшка, вот что!
Мы, признаться, уж подзакусили, с сожалением почесал щеку урядник, невероятно сморщив при этом лицо.
Я продолжал с прежним спокойствием:
Не знаю, правда ли, но буфетчик божился, что ей двести лет. Запах прямо как коньяк, и самой янтарной желтизны.
Эх! Что вы со мной делаете! воскликнул в комическом отчаянии урядник. Кто же у меня лошадь-то примет?
Старки у меня действительно оказалось несколько бутылок, хотя и не такой древней, как я хвастался, но я рассчитывал, что сила внушения прибавит ей несколько десятков лет Во всяком случае, это была подлинная домашняя, ошеломляющая старка, гордость погреба разорившегося магната. (Евпсихий Африканович, который происходил из духовных, немедленно выпросил у меня бутылку на случай, как он выразился, могущего произойти простудного заболевания) И закуска у меня нашлась гастрономическая: молодая редиска со свежим, только что сбитым маслом.
Ну-с, а дельце-то ваше какого сорта? спросил после пятой рюмки урядник, откинувшись на спинку затрещавшего под ним старого кресла.
Я принялся излагать ему положение бедной старухи, упомянул про ее беспомощность и отчаяние, вскользь прошелся насчет ненужного формализма. Урядник слушал меня с опущенной вниз головой, методически очищая от корешков красную, упругую, ядреную редиску и пережевывая ее с аппетитным хрустением. Изредка он быстро вскидывал на меня равнодушные, мутные, до смешного маленькие и голубые глаза, но на его красной огромной физиономии я не мог ничего прочесть: ни сочувствия, ни сопротивления. Когда я наконец замолчал, он только спросил: