Лидия Обухова ВЕСНА ЧАЩЕ, ЧЕМ РАЗ В ГОДУ (повесть)
© Иллюстрации. Издательство «Детская литература». 1980 г.
1
Здравствуй, ответил он, приоткрывая один крупный голубой глаз. Лёня всегда говорит мне утром «здравствуй», без этого день у нас не начинается. Здравствуй. Во-первых, тебе нужна красная ленточка, а не голубая. В одиннадцать часов откроются магазины, и купим.
А во-вторых, вразумляюще сказала я, в одиннадцать мы будем уже в поезде. Ты забыл, что мы сегодня уезжаем?
Лёня открыл второй глаз и проснулся окончательно.
Ничего, подумав, ответил он. Купим ленточку по дороге. Ведь поезд будет же где-нибудь останавливаться?..
Но поезд не останавливался. Это был скорый поезд, очень скорый.
Как медленно, оказывается, летают птицы! удивлялся Лёнька, глядя в
окно.
Поезд спешил в весну.
Мы стояли в коридоре, влипнув в окно, как в телевизор.
Уже показались первые желтые цветочки. Через час три грача, черных на черной пашне. В третьем часу пополудни дикие, одетые робким цветением деревца. К вечеру первые березы в цыплячьих листиках и разлив неизвестной реки: ясные воды, в которых невесомо, как посреди воздуха, парили лапчатые кусты на ногах-отражениях.
Солнце, оранжевое и стремительное, словно снаряд, неслось над деревьями, срезая верхушки. Но потом остыло, притомилось, малиновая его голова покрылась сизым пеплом; горизонт срезал киль и поплыла, покачиваясь, межпланетная ладья со скучающими астролетчиками. Ну и пусть они скучают на здоровье. Эта планета наша, мы на ней не собирались скучать.
Едва зашло юпитероподобное солнце с поперечными полосами туч, как с другой стороны уже поднялась такая же юпитероподобная луна, огромная, чайная и тоже перечерченная длинными облаками.
Вступаем в неизвестные страны, торжественно сказал Лёня. Открываем их. Пусть мы не Колумбы, но мы Америго Веспуччи, и нашими именами они будут названы!
Поезд шел и шел по темным степям. Мы пересекли ночной Днепр. Он был широк, с тусклым лунным перстом вдоль течения. Мы смотрели на его темные воды и благодарно повторяли:
Это ведь Днепр! Вот так Днепр! Ну и Днепр!
2
Я протянула руку, чтобы коснуться его раскрытой ладони и узнать, что он теплый и дышит. Мне тревожно видеть спящих: а вдруг они умерли? Теперь это ощущение не такое острое, как два года назад, понемногу я от него избавляюсь и, наверное, избавлюсь совсем.
О смерти мне всегда думалось без страха.
Отец сказал:
Это потому, что ты молода. А когда ощущаешь себя молодым каждой кровинкой и каждым мускулом, это заполняет человека без остатка.
Он никогда не употреблял слов «девочка» или «ребенок», а именно так человек, словно я ему всегда, с самого рождения, была ровней.
В тот день мы возвращались с кладбища. Я молчала, а папа говорил и говорил, блуждая по сторонам взглядом. На нем был черный галстук и серая шляпа. Черной шляпы у него не нашлось, да и на серой явственно проступал след от зеленого мазка, хотя я долго чистила пятно бензином. Наша медленная дорога так и запомнилась мне похожим на щелчки шуршаньем ломких листьев под ногами и летучим запахом бензина.
Когда утомляешься, говорил папа, и душевно тупеешь, то жаждешь отдыха. Все равно, как бы он ни назывался, хотя бы даже смертью. Мама очень устала, ты должна понять это.
Я кивнула, не открывая рта, полного соленым комом. Еще бы мне не знать, как устала мама! Чтобы быть рядом с нею последние месяцы, я поступила в больницу нянькой.
Мама стала так слаба к этому времени, что не смогла мне запретить, а папа, кажется, просто не заметил, куда я ухожу по утрам: в школу или в больницу. Он жил как во сне. После завтрака, как обычно, уходил в кинотеатр, где уже много лет рисовал рекламные щиты новых кинокартин. Потом брел в больницу и, если его пропускали, часами сидел у маминой кровати, держа ее за руку. А вечером, дома, при электрическом свете, писал мамин портрет
Но ты ничего не бойся, дочь, утешал он меня в тот день, когда мы возвращались с кладбища. Со своей собственной смертью человек никогда не встречается: пока есть он нет ее. А когда приходит она его уже нет.
На следующий день я сказала отцу, что останусь работать в больнице, поступлю на вечерние курсы медсестер, а в конце концов стану врачом, потому что я не могу допустить, чтобы люди умирали.
Я промолчала о том, что на папин заработок нам и не прожить теперь: чуть не треть зарплаты у него уходила на краски и холсты. За тюбик парижской индиго он готов был отдать что угодно.
Хорошо, дочь, ответил он, свесив голову, мне остается только согласиться. Рано или поздно ты неминуемо должна окунуться в жизнь. А это варево из всех цветов спектра. Но если ты хороший человек, ничто плохое к тебе не пристанет. А если дрянь, то о тебе и беспокоиться нечего.
Вот каким был единственный воспитательный разговор моего отца. Я обещала себе, что не стану его разочаровывать. Хотя папа всю жизнь, кажется, только и делал, что разочаровывал всех вокруг. Например, он так и не стал членом Союза художников.
Не люблю писать заявления, твердил он.
Раза два к нам заходили знатоки и, глядя на рисунки, незаметно пожимали плечами. Но, думаю, папа это отлично видел и больше их не приглашал.