навсегда сохранить на себе память об алом лаке ее ногтей.
Ты не порезалась? спросил Санька.
Не-ет, внимательно изучила она подушечки пальцев. А обо что здесь можно обрезаться?
Склонившись над доской, Санька изучил уже основательно подсохшее, уже побуревшее пятнышко крови и самому себе пояснил:
Значит, он вернулся этим же путем.
Кто вернулся?
Ночной грабитель. Так, говоришь, здесь хороший милицейский начальник?
Да. Это мой отец.
БЕЗМОЛВНЫЕ ПРОСЬБЫ
С первым шагом в палату реанимации Санька ощутил, что сейчас предстоит разговор с Майклом Джексоном. Только камера была прозрачной, а сквозь искусственное стекло виднелось лицо Буйноса. Уцелевший глаз на уцелевшей половине лица не хотел открываться, и Санька недоуменно обернулся к Нине.
Не более трех минут, вместо нее сухо ответил врач и сел на потертый стульчик у пульта.
Там своя среда, шепотом пояснила Нина. Владимира Захарыча все время овевают холодным воздухом. К вечеру приедут спецы из Москвы, привезут искусственную кожу. Они уверяли по телефону, что она даже будет иметь чувствительность. Почти как живая.
Лучше свою иметь, вздохнул Санька.
Разрешите? легонько отодвинул его в сторону мужичонка с острыми глазами-бусинками.
Рубашка навыпуск с накладными карманами в дополнение к огромным, изжеванным коричневым сандалиям делали его бухгалтером начала шестидесятых годов, перенесенным машиной времени в бешеные девяностые. Мужичок беспрестанно шмыгал носом, будто и вправду только что перенесся через тридцать с лишком лет и не мог понять, почему исчез запах его любимого одеколона «Огни Москвы», а появилось нечто сладкое и французское, струящееся от Нины. И только белый халат, криво наброшенный на его узкие плечи, делал его современником Саньки, Буйноса, Нины и врача со строгим лицом. Вряд ли в шестидесятых могли быть такие мятые халаты.
Он открыл глаз, шмыгнув, объявил мужичок.
Три минуты, зло, с вызовом напомнил врач.
Губы Буйноса, крупные волевые губы, сжатые со всех сторон точками щетины, и оттого как бы уменьшившиеся, сделали неуловимое движение, а мужичок неожиданно произнес:
Он сказал: «Здравствуй, Ниночка!»
Здра
Сбоку Санька четко увидел слезу, выскользнувшую из ее глаза и рывком пронесшуюся вдоль носика.
Еще он сказал: «Здравствуй, певец!»
Серьезно? удивился Санька.
Он видел по телевизору в новостях дам, водящих руками. Они назывались вроде бы сурдопереводчицами. Они одни на земле умели превращать звуки в жесты. Дамы всегда существовали в углу экрана, в овальной рамочке с размытыми краями, и то, что в рамочке ни разу не появилось мужское лицо, только сейчас показалось Саньке интересным. Получалось, что немых мужиков или хотя бы тех, кто знает сурдоперевод, не существует. И этот шмыгающий спец еще сильнее почудился перенесенным через толщу времени.
Он сказал: «Я в долгу перед тобой».
Почему?
Нина приблизила губы к Санькиному уху и зашептала:
Ему уже сказали, что ты вытащил его из горящего кабинета. Владимир Захарыч, видимо, потерял сознание после первой вспышки. Мог и вообще погибнуть.
Он сказал: «Проси, что хочешь», оборвал ее щекотное дыхание по уху мужичок.
Мне ничего не нужно.
Так и передать?
А он что, тоже по губам понимает? удивился Санька.
Он вас слышит, раздраженно пояснил врач. У него нет сил говорить. Ожог слизистой горла.
Усилием воли Санька перевел взгляд с губ Буйноса на почерневшую шею и ощутил, что и его шея окаменела. Слова застряли в ней, будто тоже превратились в камешки. Показалось, что их можно сплюнуть на ладонь. Как выбитые зубы.
Это Как его Ну, спасибо, значит, за хорошие слова, но мне действительно ничего не нужно
Он сказал: «Найди мне его. Найдешь?»
Кого? не понял Санька.
Того, кто организовал покушение, тихо ответила за Буйноса Нина.
Я вообще-то не следователь. Уже не следователь. Я певец, гордо произнес последние два слова Санька.
Он сказал: «Я подчиню тебе всех моих охранников».
Я
Он сказал: «Конкурс под угрозой. Если конкурс пройдет, значит, я выиграю эту регату».
Чего выиграет? не понял Санька.
Регату, объяснила Нина. Это гонка лодок. Или яхт. Владимир Захарыч был загребным
в четверке распашной. В сборной Союза еще.
Он сказал: «Помоги мне».
Что нужно ответить после таких слов, Санька уже не знал. Он вдруг ощутил, что повисшая в комнате тишина на стороне Буйноса. Наверное, потому, что тишина была частью Приморска.
Мужичок со старательностью компрессора все шмыгал и шмыгал своим маленьким носиком, но, поскольку делал он это с первого момента появления, то шмыгание не воспринималось чем-то отличным от тишины. Как и вздохи Нины, перемежаемые еле слышным постукиванием врача пальцами по пластику пульта. Слов уже не существовало в мире. Только звуком он мог ответить или отказать, и Санька, кашлянув, кивнул.
Он сказал: «Спасибо».
Не говорить же: «Пожалуйста».
Он сказал: «Все, что нужно, проси у Нины».
Все! Время вышло! под хруст коленок встал врач. Попрошу освободить палату!
Его белый халат резко закрыл вид на лицо Буйноса, на единственное, что на нем еще жило, губы, и Саньке вдруг стало стыдно. Ему показалось, что он предал группу. Они приехали на конкурс побеждать, ну, в крайнем случае, поучаствовать в состязании, как говорится, себя показать и на других посмотреть, и ему совсем не хотелось из конкурсанта становиться сыщиком. Даже если от этого зависела судьба конкурса.