Но с тех пор все изменилось. Они с Андреасом решили развестись и если еще и занимались любовью, то эпизодически и наспех. После вечеринки с друзьями, прилично выпив, или поддавшись ностальгии по былым временам, или просто ради удовлетворения физиологической потребности.
Магдалена страдала, видя, как рушится ее брак. Она сознавала, что исправить ничего нельзя, но была не в силах с этим смириться. Пыталась анализировать, что с ней не так, но не могла понять, что конкретно ее больше всего не устраивает и даже тревожит. Почему ее так пугала мысль о разводе? Потому что он стал бы знаком конца их любви и официальным подтверждением бесплодности их союза? Или она страшилась, что окружающие будут указывать на нее пальцем как на женщину, не сумевшую сохранить семью? Она ведь давала клятву супружеской верности перед Богом А может, просто боялась неизбежной перспективы рано или поздно столкнуться с массой хлопот, связанных с разводом: придется освободить и выставить на продажу прекрасную квартиру, лишиться привычного домашнего уюта, заполнить уйму документов, свидетельствующих о смене семейного положения, а главное начать искать работу, что после многих лет в статусе домохозяйки вряд ли будет легко.
Зазвонил телефон, и Магдалена вздрогнула. Машинально бросила взгляд на часы: 11:30. Андреас звонил ей вчера вечером и сказал, что намерен съездить на экскурсию в окрестностях лыжной станции. По идее, он сейчас должен быть в Шахене, на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, и бродить по залам дворца Людовика II Баварского.
Родители тоже никогда не звонили ей в этот час. Она наизусть знала все их привычки. И даже в мыслях не допускала, что с ними может случиться что-нибудь серьезное. Пусть уже не очень молодые отцу исполнилось шестьдесят девять, матери шестьдесят пять, они отличались крепким здоровьем и, на ее взгляд, оставались несокрушимыми, как два утеса, во всяком случае, должны были оставаться в ближайшие годы.
Магдалена решила не снимать трубку. Она плохо себя чувствовала и предпочла не вставать с постели. Она любила свою спальню, как и всю квартиру, которую обставила по собственному вкусу Андреас в этом не участвовал, не имея ни времени, ни желания. Кем-кем, а домоседом он точно не был. Вечно ему не сиделось на месте. В отличие от нее.
Она долго гордилась тем, что посвятила себя домашнему хозяйству. Вскоре после замужества она с радостью бросила работу. В одном они с Андреасом сходились: оба мечтали о многодетной семье. Магдалена и сама росла младшей из пяти детей: двух мальчиков и трех девочек. И видела свой идеал в том, чтобы воспроизвести ту же модель.
Шум на улице делался все громче, давая Магдалене понять, что день неотвратимо вступает в свои права. Итак, чем же ей заняться? Нечем. Как всегда, никаких дел у нее не было. Обычно, если только Андреас не оставался дома, она все утро лежала в постели и слушала радио. Правда, с недавних пор это начало ее утомлять сплошные разговоры о политике. Рейнская область, снова Рейнская область, трудная социально-экономическая ситуация, проекты перевооружения и усиления армии и этот проклятый Версальский договор, от которого, если их послушать, зависела вся жизнь Германии Выступление Геринга, речь Геббельса В последние дни больше всего обсуждали еврея, который убил в Давосе лидера швейцарских нацистов Густлоффа. Магдалена не очень-то
вникала в эту историю, заслуживавшую, по ее мнению, не больше внимания, чем пресловутые Олимпийские игры, что зимние, что летние. Мускулы, пот, красивые победы, горькие поражения, рекорды, новые рекорды, медали Что за скука.
Неужели нельзя рассказать о чем-нибудь более интересном? Как же ей все это надоело
Если она вступила в ассоциацию «Мать и дитя», не поставив в известность Андреаса зачем? он все равно ничего не понял бы, то не потому, что ее влекла политика, а потому, что ей хотелось помочь будущим одиноким матерям, вдовам или разведенным; ее мало волновало, почему эти женщины остались без мужа, главное, что они не жалели себя, чтобы выносить, родить и потом вырастить ребенка. Все остальное, все эти разговоры про революцию и перевооружение Она с ними не спорила, но они навевали ей такую тоску Она никак не могла взять в толк, почему мужчины ее муж, отец, дяди, братья так помешаны на политике. Нацизм, социализм, большевизм Все эти «измы», с пулеметной скоростью слетавшие у них с языка, наводили на нее дремоту. Слушая их, она мечтала об одном: принять снотворное и забыться. Пусть уже нацисты раз и навсегда избавят нас от евреев, думала она, и пошлют их ко всем чертям; пусть уже солдаты рейха войдут наконец в Рейнскую область да там и останутся, только, ради всего святого, хватит уже об этом говорить!
Единственным политиком, будившим у нее теплые чувства, оставался фюрер. Он не походил на других его завораживающий голос, его жертвенность, его ум, позволяющий провидеть будущее
Немцы поддавались его обаянию, потому что он умел с ними разговаривать. Умел тронуть каждого. В нем было что-то необъяснимое, какая-то тайна. Он был не просто политик, но своего рода пророк. Великий патриарх. Магдалена сама не смогла бы объяснить, какие чувства будит в ней Адольф Гитлер, но, слушая его, она трепетала.