Глава 1. Стая
Сукин сын.
Дерьма кусок.
Конченый мудила.
Это всё я.
Она смотрела на меня своими по-детски наивными глазами, протягивала пластинку жвачки в серебристой фольге, а я улыбался ей и вёз в гаражи. Туда, где она станет нашим запасным планом. Моим планом.
О да. Я мудила.
А ты точно договоришься с Русом? Не будет он ворчать? спрашивает Агата и закидывает мне на колени ноги, обтянутые тонкими капроновыми колготками.
Ей бы задницу хорошенько надрать за то, что шастает по морозу в таких. Да только кто я такой, чтобы замечания делать? У неё брат есть, отец есть. Обоих я ловлю на крючок, чтобы не сорвались, а она моя приманка.
Мой план, моя приманка. Подумать о ней, как о сестрёнке, выросшей у меня на глазах, теперь стрёмно и как-то неправильно? Ха. Вообще-то я и правильно это антонимы. Так почему бы и с Агатой не придерживаться привычного порядка вещей?
Вот только с ней я всегда был немножко правильным.
Прошу Шустрого добавить тепла в машине и отвечаю максимально спокойно:
Точно договорюсь. Когда я с твоим братишкой не договаривался-то?
Агата пожимает плечами и поправляет вязаную шапку, пряча короткие волосы. Стесняется. Внутри что-то вспыхивает. Что-то злое. А есть ли во мне что-то хорошее? Риторический вопрос. Оставлю на потом.
Узнав от Святого, что с Агатой сделали маленькие богатенькие сучки в школьном туалете, думал, что выкраду их прямо с занятий, вывезу в гаражи и отдам пацанам. Они дикие и всегда голодные. Быстро бы воспитали. Да только Святой решил фамилию оправдать. «Они же дети, ты чё!». Да пиздец. Таких детей мы в детдоме запирали в туалете и херачили мокрыми наволочками, в которых были кроссовки.
Грёбаный моралист. Только вспоминает он о морали, когда ссыт нажестить по-крупному.
Меня это бесило в Святом и восхищало одновременно. Это его умение выстраивать границы. Проводить черту между «да, похуй, я это сделаю» и «нет, нахуй, оно того не стоит». Мне иногда казалось, что я на это неспособен. У меня границ просто не было.
Впрочем, мы со Святым во всём разные, как инь и ян. Даже удивительно, как до сих пор остаёмся близкими. Или не остаёмся? Да срать. После сегодняшнего он точно захочет меня убить.
Но выбора у меня нет. Если он не явится на дело, за Агатой приеду уже не я, а кое-кто другой. Они знают, кто такой Святой и кто его отец. И знают, что бабок и авторитета у Святого-старшего столько, что ни одна шваль ментовская не рискнёт палить по нам, пока его дети рядом с нами. Иначе потом Святой-старший, бухающий по праздникам на брудершафт с московским генералом, обрушит небеса на несчастных местных дядей в погонах.
Не замёрзла? спрашиваю у Агаты.
Не-а.
Шустрый косится на нас в зеркало заднего вида. Я знаю, что он напуган до усрачки. Знаю, что склоняет моё имя через всех родственников до седьмого колена. Потому что тоже здесь не по своей воле. По моей. Ну а кто ему виноват, что он единственный среди утырков, лежащих под Сербом, способен привести нас к цели с минимальными рисками? Я всегда ему говорил: «Нехер умничать, малой». Не слушался ведь. Я то, я сё. Ну пусть теперь огребает со всеми.
Машинально тянусь к пачке сигарет в кармане штанов, но тут же одёргиваю себя. Агата не любит запах сигарет. Она замечает моё движение и улыбается.
Да кури, ладно. Я же знаю, что ты жить не можешь без сигарет. Прямо как Рус!
Ага. Она часто сравнивает меня со своим братом. Потому что я вырос фактически в их доме и был ей вторым братом. Только зря она. То, что я собираюсь сделать, вовсе не тянет на братскую заботу. Но она не пострадает. Я знаю. Если бы не знал, её бы здесь не было.
Снимаю свою куртку, набрасываю на ноги Агаты и открываю окно, закуривая. Дурацкую попсу в колонках сменяет Наутилус Помпилиус с их знаменитой «Я хочу быть с тобой». Агата тянет в голос на припеве:
Но я-а-а хочу быть с тобо-ой...
Я подпеваю. Мы дурачимся, как в детстве, когда ей было пять или шесть. Шустрый делает погромче. Отмечаю, что пальцы у него дрожат. Мы оба старательно делаем вид, что всё как обычно. Что ночью нас не ждёт дело всей нашей жизни. Моей жизни. Пахан бы гордился.
А вскоре в гаражи за Агатой примчит Святой и поймёт, что Шустрый подставил его. Что я его подставил. Забрал самое ценное в его беспонтовой жизни и намерен шантажировать.
Хотя у Святого вроде как ещё одна ценность нарисовалась. Моя Стеффи. Охуеть. Кто бы мог подумать?
Эта девочка сводила меня с ума так же сильно, как и раздражала. Было в ней что-то такое едва уловимое, за что хотелось схватиться и выдрать это из неё. Потому что мешало. Потому что не то. Раздражало! Хотелось
её гладить и одновременно ломать.
Когда я был с ней, это постоянно ощущалось на физическом уровне подкожным зудом. Словно опарыши меня пожирали изнутри. Мерзкое чувство. Но становилось легче, когда я делал Стеффи больно. Личинки прекращали жрать меня.
Я никогда не понимал, что не так. Но всегда было что-то не так. Всегда. Она это знала. Я это знал. Но мы не могли это прекратить. Оба сгорали пеплом. Будто бы из принципа. Она провоцировала, я реагировал. И так по кругу. Бесконечному порочному ненормальному кругу.