ДЕФРАГМЕНТИРОВАТЬ ИСТОРИЮ Несколько предварительных соображений
Поэтому следует с нее и начать. Сегодня такой проблемой является история как объект концептуального знания: микроистория, происходившая в каком-то относительно локальном пространстве, и макроистория, с чьих позиций мы осмысливаем наше историческое знание как таковое. Оба этих измерения истории кажутся вполне совместимыми между собой, они работают одно в другом и одно для другого уже не одно тысячелетие. Однако все же стоит посмотреть, пусть даже в самых общих чертах, как именно микро- и макроистория связаны между собой в своей работе над Историей, которой мы все принадлежим, которую мы пишем и из которой мы хотим выйти.
Человек пытается осмыслить историю с тех самых пор, когда он с ужасом увидел ее непрерывное движение вперед, когда ему удалось схватить историю в метафоре летящей стрелы, выпущенной из лука, зажатого в пальцах великого Творца. Ему оказалось подвластно то, что человеку не удалось подчинить своей воле время, направленное Историей в сторону смерти. Чтобы признать Бога своим господином, человек должен был понять свое бессилие перед линейной историей, которая началась и закончится без его на того согласия.
Положение стало таковым, что человеку ничего не оставалось делать, как приспособиться к Истории, приняв рождение в прошлом, жизнь в настоящем и смерть в будущем как должное, неизменное и установленное свыше. Монотеистический Бог, впервые возникший в Ветхом Завете (если не считать попытку солнцепоклоннического переворота Эхнатона в Древнем Египте, XV в. до н. э.), возник, пожалуй, как свидетельство примирения, а вернее, смирения человека перед временем, которое никогда не вернется в прошлое. Время, творящее историю и безжалостно оставляющее человека без надежды на бессмертие. Внося себя в историю, создавая этим свою микроисторию, человек симулирует свое историческое предназначение: существует он на земле не просто так, а для того, чтобы трансцендентное стало доступным мирскому и мирское смогло быть услышано трансцендентным.
История не есть древнейшая форма представления себя человеком: она, как минимум, проигрывает ритуалу, мифу, легенде, письму; она становится одной из базовых структур человеческого сознания, когда человек перестал бояться природы и когда у него появился страх перед Другим. При всей сложнейшей мифологической системе, оставленной нам греками, они так и не изведали чувство исторического (вероятно, оно им было не нужно). Древнеегипетская цивилизация также умерла, не познав сама себя в истории.
Греческая богиня Мнемозина или бог письма Тот у египтян ответствовали
не за историческое знание, как это могло бы показаться, а за прошлое, которое в сознании людей тех времен оставалось собственностью настоящего. Культ мертвых в Египте, бессмертие верховных индоевропейских богов, устроителей космического порядка, особенная выживаемость мифологических героев все это способы сопротивления истории, радикальное неприятие линеарного времени, которое теперь для нас единственно возможное. Языческий человек не воспринимал историю из-за своей онтологической неприспособленности жить без прошлого, оставить прошлое в прошлом.
Письменные памятники индоевропейской древности, Веды или созданная много позже Махабхарата далеко не исторические книги, при том, что они об «исторических» событиях. Почему? Наверное, потому что травма расставания со временем, признание его нерекурсивности и страха перед Другим придет к человеку позже.
Иудео-христианский мир встретился с Историей, получив в руки Библию. Иудаизм, познакомивший человека с одним-единственным Богом, коему нет и не может быть равных ни по силе, ни по мудрости, ни по вездесущности, Богом автором мировой Истории, вырвал сознание homo naturalis из циклического пространства языческого мира, сделав из него homo historicus, бросив человека тем самым вовнутрь линеарного времени. Подлинная История начинается, когда человек встречается со своей судьбой на общемировой сцене, когда его судьба начинает принадлежать не ему одному, а всему сообществу, когда она зависит не от доброй или злой воли Мойры, а от априорной данности данной имперсональным Всемогущим.
Греческая Мойра, с которой у героя устанавливались интимные отношения, превращается в древнееврейский гораль «судьба, колесо, расположение», выстраивающий человеческую жизнь в цепочку подобий. Афинский Логос, не знавший истории, превращается в новозаветного Сына, который, приняв в своем жертвенном акте грехи уже исторического человека, запустил в ход негативную историю. Произошел синтез двух не знавших друг друга сознаний: риторического (греческого) и исторического (ветхозаветного), в результате которого история получила язык, а язык историю. Взаимообмен оказался чрезвычайно плодотворным. История начала говорить, ее говорение стало историческим, а человек впервые ощутил принципиальную конечность своего бытия. Так произошла первая фундаментальная трансформация: Логос, ставший Сыном Божьим, заговорил с человеком не просто о бытии, а именно об истории, чье продолжение уже не зависело от человеческой похоти, а раз и навсегда определялось Словом Божьим. С этого момента человек уже не только участвует в мире сегодняшнем, но и записывает свою историю, координируя свои деяния с божественным законом.