Я уже отошел ведь это Серафим правильно все сказал, потому что старик он умный, много живший и сильно битый, а оттого остро глядящий вокруг. Да и надрался я на него сам, вот и получил по выбитым зубам.
Во всем ты прав, мудрая птичка Зубакин. Вот только не сирый я пока еще песик. Пока что я железный барбос с каменной лапой. Говори лучше, что с моим мостом делать будем?
А что будем делать? Делать его будем, обрадовался Серафим. Значитца, так: золотой мост две коронки, между ними зубчики сделаем костяные, беленькие. Ты же зубы сизые, стальные, носить не станешь? Ты же не сявка-оборванец, ты же в законе, человек почтенный?..
Я кивнул.
Значитца, дружок мой, давай теперь поговорим про пустяки
Давай.
Золотишко, для работы потребное, сам принесешь? Или моим попользуешься?
У меня нет рыжевья сейчас.
Так о чем там разговаривать! Я тебе и сам металл найду! Червонненькие зубки будут, отменные кусалки, с отливом красненьким. Шестьсот рубликов все удовольствие.
Ты что, Серафим, озверел?! Шестьсот монет за мост?
А что? Дорого?
Конечно, дорого!
Да ты в поликлинику сходи, в свою районную! У нас ведь обслуживание медицинское доступное, совсем бесплатное. Тебе там сразу, без очереди, с доставкой на дом как человеку заслуженному и сделают золотую челюсть.
Посмотрел я на него, посмотрел, головой даже от досады покачал.
Жулик ты, сказал я ему. Старый разбойный жулик.
Он от радости снова засипел, закудахтал:
Это точно. Я жулик, а ты херувим. Девица непробованная, нежная, с розой алою на острых грудях.
Меня это рассмешило, и я сказал ему вполне добродушно:
Черт с тобой, грабь бедных трудящихся воров. Только вот какая штука, Серафим, я с тобой расплачусь чуть позже
Он все еще хихикал и вытирал около умывальника после мытья руки не очень чистым полотенцем, и, наверное, до него не сразу дошло то, что я сказал, потому что он как-то по инерции еще пару раз усмехнулся, а потом замолчал так резко, будто я вырвал из рук его грязное полотенце и стер им с морщинистой хари смех.
Это как мне надо понимать чуть попозже? спросил он строго, и я вдруг тоскливо, до боли в животе запомнил выражение лица моего папаньки.
Попозже значит не сейчас! Мне сейчас деньги самому нужны. А через месячишко я тебе монет доставлю.
Зубакин аккуратно повесил на гвоздик свою поганую тряпку, провел в задумчивости руками по седым редким волосам, не спеша спросил:
А почему через месяц?
Через месяц деньжат насобираю.
И на аванс под золотишко тоже нету?
Я тебе не сказал, что у меня нету. Я сказал, что мне они сейчас самому нужны. А через месяц и мне, и тебе хватит.
Все понял, бодро сказал Зубакин, и в его узеньких, замешоченных складками глазах засветилась решимость палача. Значитца, так: через месяц будут деньжата, вот тогда и приходи сделаю тебе зубки, как картиночка. Договорились?
Серая, тяжелая, как свинец, злоба подступила к горлу, перехватила дыхание, я, наверное, с минуту слова не мог выговорить.
Как прикажешь считать мне на слово не веришь, что ли?
Лешенька, мил друг, ничего тебе не могу приказывать прошу только. Прошу меня тоже понять, не один лишь гнев в душе своей слушай он в минуту острую не опора каменная, а пропасть бездонная.
А что же мне тебя понимать-то? Что сука ты, паскуда нерезаная? Я ведь тебя за кореша держал, считал, что наш ты парень
Ошибка! тонким сипатым голосом неожиданно перебил меня Серафим. Дважды ошибка! Не сука я, это раз! А вторая ошибка не ваш я. И не их! Я свой! Я сам по себе! Ты ведь свои дела для себя крутишь, меня в долю не зовешь, а паскудой почему-то себя не считаешь.
Да я к тебе что побираться пришел? Я у тебя вроде в долг попросил, а ты нахально, у меня на глазах, деньги по карманам заныкал и говоришь нету!
Не говорю! Не говорю, что нету! Говорю, что дать не могу!
Почему же ты, потрох поганый, мне дать не можешь?!
Да не сердись, Лешенька, ты ж умный человек, ну сам задумайся хоть на минутку: я ведь не Форд какой-нибудь, я
ведь себе добро по копеечке сложил, а ты хочешь, чтоб я золотишка граммов двадцать из кармана вынул и за здорово живешь тебе в рот положил! Про работу-то я уж не толкую!
Я же тебе говорю, гнида, что через месяц отдам!
Серафим сложил ручки на брюхе, и сказал он мне вежливо, добро:
Вот теперь понял. Ты ведь через месяц премию лауреатскую получишь. Или, может, кино выйдет, где ты главный артист красавец неписаный? Или ты самолет новый придумал да мне рассказать позабыл? А может, еще где деньжат добудешь? А-а?
А твое какое дело собачье? Тебе-то не все равно, где я деньги возьму? Украду хотя бы?
Вот то-то, что не все равно.
С каких это пор ты стал такой разборчивый? Ты у меня раньше не только ворованные деньги брал, но и рыжевье чужое.
Правильно, все правильно. Только деньги были совсем другие.
Чем другие?
Они уже были давно и благополучно украдены. И ты, живой и невредимый, а главное свободный, приносил их сюда. А те деньги, что ты мне за протез сулишь, надо тебе еще украсть
Так. И что?
А ничего. Может, хорошо украдешь, а может, попадешься, у тебя ведь работа, как у мотоциклиста под потолком риском своим да удачей проживаешься. Тьфу-тьфу, не сглазить, конечно, ты ведь понимаешь, что я тебе только добра желаю