Эта малогабаритная двухкомнатная квартира в Северном Измайлове есть не просто жилище добропорядочных служивых советских интеллигентов когда-то она была наградой, государственным даром за выдающиеся заслуги моего отца.
Четверть века назад почтовый ящик, в котором он служил конструктором, зафигачил в космос какой-то невероятно хитрый пердячий снаряд мол, оттель грозить мы будем шведам, американцам, сионистам и всей остальной враждебной нечисти. А может быть, и не грозить, а шпионски подсматривать, не влияет, работу высоко оценили партия и правительство. На институт пришла поощрительная разнарядка наград: на усмотрение начальства надо было составить в пределах выделенной квоты список учрежденческих героев кому ордена, кому госпремию, а кому жилье.
Отец, проживший всю жизнь с твердым представлением, что интеллигент не может ни у кого ничего просить, мучаясь от унижения и стыда за свое недостойное поведение, пошел к директору их закрытого института матерому советскому академику в генеральских штанах, и, ненавидя власть, презирая себя, выпросил эту квартиру. До этого мы жили втроем в роскошной комнате площадью 8 квадратных метров в «одноэтажном строении коридорного типа» попросту говоря, в бараке на восемнадцать семей. Когда я немного подрос, отец соорудил для меня полати подвесную откидную койку, как полки в бесплацкартном купе. Это позволило втиснуть в комнату дамскую туалетную тумбочку, которую отец использовал для работы как письменный стол.
Зная, что отец никогда не станет торговаться, спорить и скандалить, институтские жуки-хозяйственники впарили ему вместо новой квартиры вот эту «за выселением предыдущих жильцов».
Обычная хрущевская «распашонка», в большую комнату целых 17,5 метра выходили двери из прихожей, санузла и крошечной кухни. И запроходная спальня 13,7 метра.
Мы все были счастливы, мы жили в хоромах.
Когда отец умер, я уже был взрослым парнем-студентом и, понимая, что на мать в этом смысле надежды нет, попытался через бюро обменять квартиру. Мне помогали Серега и Кот Бойко. Боже, каким истязаниям подвергали нас обменные контрагенты!
Санузел раздельный?
Нет, смежный, гордо отвечал Серега.
Паркет?
Нет, линолеум, пренебрегал я чепухой.
Лифт есть?
Нет, но у нас легкий четвертый этаж. Я за двенадцать секунд с велосипедом поднимаюсь, успокаивал их Кот.
Комнаты изолированные?
Нет, смежные, но в спальне стенной шкаф.
Мусоропровод?
Нет, но сборник прямо у подъезда. Пищевые отходы вывозят на правительственный пункт откорма свиней, заверял Серега.
Дом кирпичный?
Нет, панельный. Очень красивый! вдохновенно лгал я.
Высота потолков?
Два шестьдесят. Может быть, даже больше
Какого же черта вы людям голову морочите! орали они так, будто я назло им выстроил такую хибарню.
Я скидывал последний козырь:
У нас есть балкон! Очень хороший!
Но они уже не слушали. Серега, с детства отличавшийся коммерческим идиотизмом, долго думал, потом предложил:
Надо все разговоры начинать с балкона. Балкон нормальный
Но скоро пришли из домоуправления, балконную дверь опечатали и забили гвоздями. Из-за проржавления арматуры в районе имели место факты обрушения балконов с жертвами объяснили нам.
И я махнул рукой.
А лет десять назад, когда мне уже не надо было обращаться в бюро обмена, знакомые ловчилы-домопродавцы подыскали мне для матери прекрасную квартиру во Вспольном переулке. Но моя мать женщина с принципами. Отказалась.
Это будет непорядочно по отношению к твоему отцу Все, что было в нашей жизни, мы разделили поровну Глупо начинать мне барскую жизнь, когда его нет
Я уговаривал, умолял, доказывал, совестил, объяснял все попусту. Потом оставил, потому что понял эта упертость не только от любви и памяти к отцу, это гордыня: она не уважала мои нынешние занятия, ей не нравились протекающие через мои руки большие деньги. Жалко, что еще тогда мы все недовыяснили. Далековато зашло
Сережка толкнул меня:
Але,
старичок, ты что, затараканил? Ты о чем думаешь?
Я встряхнулся, оглядел снова родное гнездо, и было мне очень грустно.
Вспоминал, как мы с тобой меняли эту прекрасную фатеру
Вошла мать с подносом чай, варенье, сухарики, расставила все по столу и сказала мне:
Саша, я не могу понять
И клокотавшее во мне волнение прорвалось наружу.
Мама! Я тоже многого не могу понять, хотя и очень стараюсь. Скажи, пожалуйста, сколько составляет твоя пенсия?
360 рублей
Прекрасно! Держава с тобой в расчете ты получаешь 60 долларов в месяц. Каждый месяц первого числа моя секретарша Надя привозит тебе еще тысячу долларов. Я мог бы давать тебе две тысячи или десять безразлично, но я знаю, что ты человек не буржуазный и не имеешь дорогих вредных пристрастий. Поэтому я даю тебе только тысячу
Саша, почему ты заговорил об этом сейчас? спросила мать.
Хочу разгадать тайну людских поступков. Скажи, Христа ради, зачем ты идешь в собес унижаться из-за этой грошовой прибавки? Которую, кстати говоря, тебе никто и не собирается давать! Зачем? Чтобы досужие сплетники говорили, а щелкоперы писали, что олигарх Серебровский не кормит свою мать? Почему ты ездишь на трамвае в собес, когда по телефонному звонку к тебе мчится лимузин? Объясни мне, почему ты в одиночку, как партизанка Лиза Чайкина, ходишь на конспиративную встречу с вооруженным бандитом, когда тебя должен охранять генерал милиции Сафонов?