полиции. Дежурный городовой распряжет, коняшку поставит в казенную конюшню.
Литтенбран взял себя в руки, сконцентрировался и сказал вполне осмысленно:
Так это Крестины на завтра назначены. Наталья Никифоровна уже с неделю, как родила. Правда, не помню кого.
В смысле, не помню? оторопел я. Не помните, кто у вас родился мальчик или девочка?
Нет, эт-то я п-помню, мальчишка у меня. Сынок! Наследник! Не помню как его называть Сашка или Шурка? Мы с Наташенькой Натальей Никифоровной, то есть, уговаривались если родится мальчик, так Шуркой звать станем, а девчонка, так Сашкой. Или наоборот? А у меня мальчонка, так как называть-то? Сашку крестить поедем или Шурку?
Господи, Петр Генрихович, мне бы твои заботы, вздохнул я так, словно не мой сельский коллега, а я был его в два раза старше. Какая разница? Сашка ли, Шурка ли Или, пришла мне в голову светлая мысль, называй пока Александром Петровичем, а как домой вернешься, супругу спросишь. Наталья Никифоровна женщина умная, подскажет.
Точно, обрадовался Литтенбрант. Александром Петровичем стану звать! Правильно говорят умный ты человек, господин Чернявский. Дай-ка я тебя расцелую!
И опять пришлось уклоняться от пьяных поцелуев.
Петр Генрихович, давай я тебе постелю? предложил я. Прости, что на полу, но зато под крышей.
Иван Александрыч, ты каким местом слушал? Я же сказал щас крестить поедем.
Спорить с пьяными, сердиться на них дело бесполезное. Но я начал злиться.
Куда крестить? Уже ночь на дворе. До завтра доживем, с утра и поедем. Давай-ка спать.
Нельзя завтра, покачал головой Литтенбрант. Я Наташеньке, Наталье Никифоровне обещал, что крестного сегодня привезу, а крестить завтра станем, с утра. Вот, как служба закончится, так и окрестим. Уже и с батюшкой договорился, и кума завтра придет. Наталья уже и пирогов напекла, ждет нас.
И какого же хрена ночью приехал? Днем-то нельзя было?
Сельский коллега откинулся затылком к стене, посмотрел на меня почти осмысленно, мечтательно улыбнулся.
Так я же с самого утра приехал. В суд пришел говорят, Ивана Александровича нет, отдыхает. Я сослуживцам дескать, радость великая, сын у меня родился, а они так надо бы пяточки обмыть. Непорядок, если не обмоем. В лавку курьера послали, обмывать начали. Вначале в кабинете Книсница обмывали, потом у товарища председателя Остолопова, а потом господин Председатель пришел вначале меня поздравил, потом всех выгнал, так мы в ресторан пошли, там еще обмывали.
Как говорится и смех, и грех. И кто после этого станет говорить, что в царской России все было не так, как у нас? Ишь, по кабинетам они пяточки обмывали. Чиновники хреновы. И Литтенбрант остзейский немец, тот еще гусь.
Петр Генрихович, а ты точно немец? поинтересовался я.
Точно, Иван Александрыч, вот те крест! размашисто перекрестился сельский коллега. Вздохнул с толикой грусти: И папаша мой немцем был, и дедушка с прадедушкой. Плюнуть некуда, одни немцы кругом. Не то из рыцарей-крестоносцев, не то из слуг рыцарских, но какая к хреням разница? Да, Иван Александрович, ты уж меня еще раз прости. За мной долг оставался сорок рублей. Хотел сегодня вернуть, но сам понимаешь, пяточки обмывали, все и ушло, пришлось еще у прокурора червонец занять.
С такими немцами и русских не надо.
Будь я человеком умным и терпеливым, уговорил бы Литтенбранта лечь, утром бы тронулись. Авось, к окончанию службы успели и чин крещения младенца не нарушили. Но там Наталья Никифоровна не спит, в окошко глядит где ее законного супруга черти носят? И сам сельский джентльмен меня достал. Еще раза два лез целоваться, говорил о том, что я его самый лучший друг, потому что устроил ему встречу с самой прекрасной женщиной в мире, а теперь, на старости лет, он стал отцом. Счастье, о котором и не мечтал.
Тяжко вздохнув, принялся одеваться. Плащ не забыть, и сапоги. Как хорошо, что до сих пор не успел вернуть те, что одалживала Анька у своего отца. Да, а ведь скоро еще одни крестины тетя Галя должна родить.
Манька проводила меня встревоженным блеянием, Кузьма вообще провожать не вышел. Ну и ладно, не слишком-то и хотелось.
Усевшись в повозку, взял у Литтенбранта вожжи.
Иван Александрыч, главное нам из города выехать, сказал Петр Генрихович, устраиваясь рядом. А как выедем, мой Барби сам дорогу найдет и до села довезет.
Барби?
Мерина моего Барбароссой кличут, в честь императора нашего, но выговаривать долго, так я его Барби называю, так короче.
Ишь, его императора. Нет, все-таки, Литтенбрант немец. Может, скинуть коллежского секретаря в какую-нибудь лужу пусть поплавает,
проникнется идеями Барбароссы и вспомнит, чем закончил свой путь рыжебородый Генрих? Так ведь мне его и вытаскивать. Не Барбароссу, а Литтенбранта. Этот, пусть без доспехов, но все равно тяжелый. Ладно, будем исходить из того, что Петр Генрихович говорит о Германской империи, в которой жили его предки.
Мерин и на самом деле дорогу знал хорошо, поэтому мы приехали без приключений. Песен дорогой попели. Литтенбрант исполнял старые солдатские песни, а я те, что из будущего.
Подкатили к одному из домов, а навстречу выскочили люди в подштанниках, но сверху накинуты плащи, вслед за ними две охотничьи собаки. Собаки выказали больше радости, нежели слуги те начали распрягать мерина, а песики запрыгали вокруг хозяина, принялись облизывать ему лицо, а Литтенбрант, успевший за время пути слегка протрезветь, запричитал: