Ах, как прекрасно! воскликнула Шарлотта.
Она не обратила внимания на летучих мышей, висевших на выступе крыши над головой, прямо в центре комнаты там, где, по местному обыкновению, между стеной и крышей зияла щель шириной в ладонь. Она не заметила пегую свинью, которая бродила по саду и подрывала землю вокруг каморки, которую владелица именовала ванной.
Ах, как прекрасно! воскликнула она. Здесь-то мы и отдохнем.
Вильгельм кивнул и устало опустился на лежак. Брючины задрались и слегка обнажили его сухие бледные икры. И без того тощий, он за последние недели похудел на пять килограмм. Его угловатое тело выглядело как лежак, на котором он сидел.
Мы выберемся в окрестности, пообещала Шарлотта.
Но выяснилось, что никаких окрестностей нет. Один раз они добрались на грузовичке до соседней Почутлы и забрели в китайский магазинчик с колониальными товарами. Вильгельм побродил по забитой товарами лавочке и остановился перед большой полированной ракушкой.
Двадцать пять песо, сказал китаец.
Дороговато.
Ты же хотел такую, напомнила Шарлотта.
Вильгельм пожал плечами.
Покупаем, решила Шарлотта.
И оплатила, не торгуясь.
В другой раз они пешком дошли до Масунте. Пляж был похожим, с той только разницей, что в Масунте он был покрыт темными пятнами. Вскоре они узнали и причину их происхождения: увидели, как рыбаки живьем выковыривали из панцирей гигантских черепах.
В Масунте они больше не ходили. И никогда больше не ели черепаший суп.
Наконец наступила новогодняя ночь. Деревенские мужчины целый день перекрикивались, разгружая кофе. Потом им выплатили зарплату. Около трех все были пьяны, а уже в шесть в отключке. В деревне стало тихо. Ни малейшего движения, никого не видно. Как и каждый вечер, Шарлотта и Вильгельм разожгли огонь из дров, которые за пару песо им собирал мосо .
Темнело рано, вечера были длинные.
Вильгельм курил.
Огонь потрескивал. Шарлотта делала вид, что рассматривает летучих мышей, которые, как кометы, мелькали в свете огня, беззвучно пролетая над ним.
В двенадцать они выпили шампанского из бокалов и каждый съел свои виноградины по местному обычаю в ночь нового года нужно съедать двенадцать виноградин. Двенадцать желаний, по одному на каждый месяц.
Вильгельм съел все разом.
Шарлотта первым делом загадала, чтобы Вернер был жив. За это она съела сразу три ягоды. Курт был жив, она недавно получила от него письмо. Он оказался где-то на Урале, причины в письме назвать не мог, уже женился там. И только от Вернера ничего. Несмотря на все старания Дрецки. Несмотря на запрос о розыске через Красный Крест. Несмотря на заявления, которые она подавала в советское консульство, первое еще шесть лет назад:
Сохраняйте спокойствие, гражданка. Всё идет своим чередом.
Товарищ, я член Коммунистической партии и единственное, о чем я прошу, это узнать, жив ли мой сын.
То, что вы член партии, не означает, что у вас есть какие-то привилегии.
Свиное рыло. Пусть тебя расстреляют. Она раздавила виноградины во рту.
А еще лучше Эверта и Радована по одной ягодке за каждого.
Еще одна виноградинка ушла на то, чтобы перезагадать
наказание на тиф, излечимый тиф. Еще ягода, чтобы распространить эпидемию тифа на жену Эверта Ингу, ставшую недавно главным редактором.
Осталось всего три ягоды. Надо экономить.
Десятая: за здоровье всех друзей а кто они?
Одиннадцатая: за всех пропавших без вести. Как и каждый год.
А двенадцатая она раскусила ее просто так. Не загадав ничего. Как-то так получилось.
Да и бессмысленно, впрочем. Уже пять лет подряд она загадывала в наступающем году вернуться в Германию. Но это не помогало, они всё еще сидели здесь.
Они сидели здесь, в то время как там, в новом государстве, шло распределение должностей.
Спустя два дня они вернулись на самолете в Мехико. В среду было совещание редакции, как всегда. Вильгельм, хоть и исключенный из руководства группы, сохранил свои прежние функции в «Демократише Пост»: он вел счета, заведовал кассой, в авралы помогал распространять выпуск, сократившийся до пары сотен экземпляров.
Но и Шарлотта чувствовала себя обязанной принять участие в совещании. Оно проводилось всего раз в неделю и было непонятно, не окажется ли оно одновременно и партсобранием. Чем меньше становилась группа, тем больше всё смешивалось партячейка, редакционный совет, управление.
Их осталось семеро. Трое из них были «руководством». То есть двое, с тех пор как отстранили Вильгельма.
Шарлотте было трудно высидеть совещание, она скрючилась на дальнем конце стола и едва могла смотреть Радовану в глаза. Инга Эверт несла чушь, она даже не знала, какой ширины бывает полоса набора, путала колонку и сигнатуру, но Шарлотта подавляла в себе любое желание вмешаться или выступить с предложением, а в статье, которую ей дали на корректуру, она намеренно пропустила опечатки, чтобы товарищи в Берлине увидели, до какого уровня опустился журнал, с тех пор как ее убрали с поста главного редактора.
Из-за «нарушения партийной дисциплины». Так что Шарлотта не видела иного пути, как самой отправить на имя Дрецки докладную записку. Ее «нарушение партийной дисциплины» главным образом состояло в том, что восьмого марта, в женский день, она дала заметку про новый закон ГДР о равноправии, несмотря на то что большинством ее предложение было отклонено как «неинтересное». Вот и весь скандал.