Эротические карточки. Видео. Пара журналов такого же содержания А вот и она, он не ошибся длинная красная пластмассовая коробка с диапозитивами. Один-единственный раз он открыл коробку, подержал на свет первый попавшийся снимок, узнал свою мать, полуобнаженную, в недвусмысленной позе и положил снимок обратно в коробку.
Принес из ванной корзину для грязного белья и сложил всё в нее.
Единственная печь, оставшаяся в квартире, была в большой комнате. Ее долгие годы не топили. Александр принес газетную бумагу, две большие деревянные подпорки, в виде сов, для книг со шведского стеллажа Курта и растительное масло из кухни. Промокнул в этом бумагу. Всё поджег
Неожиданно в дверях появился Курт. Приветливый, выспавшийся. Тоненькие ножки торчали из подгузников. Волосы топорщились на голове во все стороны как ветви яблони в саду. С любопытством Курт подсеменил ближе.
Сжигаю твои фотографии, пояснил Александр.
Да, сказал Курт.
Послушай, отец, я уеду. Понимаешь? Я уеду и не знаю, на сколько. Понимаешь?
Да, сказал Курт.
Поэтому я всё это сжигаю. Чтобы никто не нашел.
Казалось, что Курт не считает это чем-то необычным. Он присел рядом с Александром на корточки, заглянул внутрь. Огонь разгорелся, и Александр начал по одной закидывать игральные карты. Затем фотографии, журналы Видео, подумал он, выкину после в мусорный контейнер, но снимки нужно сжечь. Только вот, где же коробка?
Он взглянул вверх Курт держал коробку в руках. Протянул ему ее.
И? Что мне с ней делать? спросил Александр.
Да, сказал Курт.
Ты помнишь, что это? спросил Александр.
Курт напряженно размышлял, тер виски, как раньше, когда подбирал слова. Как будто трение могло запустить электрическую энергию в его мозгу, последний импульс.
Тут он неожиданно произнес:
Ирина.
Александр посмотрел на Курта, посмотрел ему в глаза. У него были голубые глаза. Светло-голубые. И молодые. Слишком молодые для такого состарившегося лица.
Он забрал коробку, вытряс все снимки. Бросал их, горстями, в огонь. Они горели бесшумно и быстро.
Он одел Курта, причесал его, побрил быстренько те места, где сиделка оставила щетину. После этого приготовил кофе (для Курта, в кофе-машине). Не спросил даже, хочет ли Курт кофе. Потом по плану была прогулка, Курт подбежал к двери, как собака, которая знает правила и требует своего.
Они пошли по маршруту Курта на почту, как это раньше называлось, хотя путь на почту уже давно был лишь малой частью ежедневного маршрута Курта; но тем не менее Курт всегда оповещал о своей прогулке словами «я пройдусь до почты», и когда уже ему давно нечего было относить на почту, он продолжал туда ходить, но если бы не эта педантичность Курта, у него не было бы двадцати семи тысяч марок в сейфе. Поскольку какое-то время Курт еще помнил свой код и был в состоянии снимать деньги через банкомат, и поскольку больше на почте ему нечего было делать, то он снимал деньги. Всегда тысячами. Однажды у него в бумажнике было восемь тысяч марок. Александр забрал эти деньги и положил в сейф. Поэтому он был единственным, кто знал о деньгах.
Они шли по Фуксбау, мимо соседских домов, чьих обитателей Александр когда-то знал лично здесь жил Хорст Мэлих, который всю жизнь считал Вильгельма крупным советским шпионом и до конца поддерживал теорию о его убийстве; вон там был дом Бунке из Штази, который после объединения еще пару лет выращивал в огороде овощи и всё время приветливо здоровался через забор, прежде чем беззвучно исчез; там жил учитель физкультуры Шрётер; там жил врач из Западной Германии; а там, в самом конце, был дом дедушки и бабушки. Он уже был «возвращен прежним владельцам». Теперь в нем обитали внуки бывшего хозяина, нациста средней руки, который сколотил состояние на производстве стереотруб для вермахта. Наследники дом отремонтировали и покрасили заново. Великолепную террасу, которая обрушилась из-за того, что Вильгельм сделал неправильные расчеты при бетонировании, снова восстановили. И зимний сад с новыми, разнообразно украшенными окнами, показался таким чужим, что Александру с трудом верилось, что он и правда сидел там с бабушкой Шарлоттой, слушая ее мексиканские истории.
Потом они свернули на Штайнвег, Курт шел пыхтя, подавшись вперед, но не отставал. Здесь, на гладком асфальте они раньше катались на роликах и рисовали мелом. Вон там был мясник, у которого Ирина не глядя покупала пакетики, заранее заполненные в подсобке. Вон там «Народный книжный магазин», теперь бюро путешествий. А вон там «Консум», с ударением на первом слоге (и правда ничего общего с консумированием не имевший), где давным-давно Александр
только что вспомнил по талонам продавали молоко.
А вот и почта.
Почта, сказал Александр.
Да, сказал Курт.
Больше они ничего не говорили.
Поднялись на холм к старой водонапорной башне. Отсюда открывался прекрасный вид на Хафель. Они сели на скамью и долго смотрели в наливающееся красным небо.
[глава II] 1952
Единственное жилье, которое здесь можно было снять, это хоть и крошечная, но всё же отделанная кирпичом халупка, которую владелица с испанскими корнями называла «бунгало». В ней стояла металлическая кровать под москитной сеткой, именуемой владелицей «балдахином». По бокам две тумбочки. На гвоздях, тут и сям вбитых в косяки, висели плечики для одежды. Перед «бунгало» была крытая терраса, на ней два расшатанных лежака и стол.