Стою под душем: горячая вода обжигает кожу. Трусь мочалкой, стирая грязь и ложь. И на время становится легче. Интересно, они знают друг о друге? Карина и Элеонора. Считают себя единственными?
Я сомневалась, признаться, после активизации трудоголизма Вити, думалось, что у него другая. Но прибавка действительно появилась, и я журила себя за паранойю. Убеждала, что жить в сомнениях убивать себя. И вот приехали.
Уже неважно, что он скажет в своё оправдание, потому что они его настоящее и будущее, я же прошлое.
Злость вытесняет боль. Обжигающая, дающая силы. Я не намерена просто собрать вещи и исчезнуть. Становиться удобным призраком его прошлой жизни. Наш брак в одночасье треснул и развалился, показал свою несостоятельность. А недавно мне казалось, что мы счастливы. Даже устроили вечер погашённой ипотеки. Казалось, вот теперь заживём.
Выбираюсь из душа, хватая телефон. Позвонить его начальнице и сказать, что всё знаю? Выплеснуть всю свою боль, свою ярость. Кричать, задавать вопросы: «Разве тебе не стыдно?!» Хочу, чтобы она захлебнулась в собственном лицемерии, как я сейчас захлёбываюсь в своей безысходности. Или её мужу, отчего нет? Пройдёмся по цепочке, чтобы не одной мне было так хреново Или же той другой, улыбающейся с фотографии. Поинтересоваться, всё ли в порядке, как токсикоз и как спится с чужим мужем?
Горькая усмешка скользит по губам. Отбрасываю телефон в сторону, словно он раскалённый. Нет. Не сейчас. Не так. Это мимолётная вспышка. Пройдёт, иначе пожалею. Можно вспылить и всё испортить, или же выйти из грязи с гордо поднятой головой. Нельзя давать чувствам верх над разумом.
Мне нужно подумать, собрать себя по кусочкам. Эта боль, она не вечна. Она пройдёт. Я должна верить в это.
Обнимаю себя руками, пытаясь согреться, но мне бесконечно холодно. Холодно от предательства, от лжи, от осознания того, что вся моя жизнь была лишь призрачным счастьем. Как теперь жить с этим? Как собрать себя заново?
Телефон принимается петь знакомой мелодией, а я обхватываю голову, приходя в себя. На экране имя свекрови.
Мать Вити, а звонит мне.
До этого момента я не была против, но сейчас брезгливо смотрю на гаджет, словно она виновата в том, что сделал её сын. Словно она знала, но продолжала пользоваться моей добротой, моим временем и силами, потому
что Вите не было дела до её огородов и рассады. Не было дела до генеральных уборок и магазинных покупок, до проблем со здоровьем и походов в аптеки. Вместе с замужеством ко мне перешла и его мать, которая теперь чаще говорила со мной, нежели с собственным сыном, который постоянно был занят.
Сколько раз я видела, как он игнорирует её звонки, продолжая заниматься своими делами, а потом просил меня поинтересоваться, чего она хотела. И мать через меня узнавала, что у сына всё хорошо, что он с утра до вечера на работе, и что я обязательно заеду в «Леруа Мерлен», чтобы купить тридцать, мать её, литров земли для посадки.
И мне было её невыносимо жаль: одинокую, пожилую, больную и ненужную единственному ребёнку. А, может, я видела в ней и саму себя, боясь оказаться на её месте.
Я пыталась говорить с мужем, а он ссылался на то, что их отношения всегда были такими. Ну что могла сделать я?
Была ещё Марина, сестра Вити, но двадцать лет назад погибла в аварии. Свёкра унёс инфаркт, а Валерия Семёновна восприняла меня, как подаренную судьбой дочь, и я не была против.
Но сейчас я ненавидела всё, что меня связывало с моим мужем.
Глава 3
Алло, проверяет связь первой свекровь.
Да.
Настенька, ты не забыла? Рассаду нужно перевезти завтра.
Хочется наврать, что не могу, придумать что-то в срочном порядке, сказать, что пусть теперь эти чёртовы помидоры возит начальница её сына и девица, которая скоро разродится, а свекровь продолжает.
С Витей говорила, занят сильно. Опять в командировке. Ох, он у нас какой важный, постоянно работает. Повысили до главного архитектора, я так горжусь. Погляди, какой у нас мужчина стал, она горда тем, чего добился Карпов. Её можно понять. Когда Марк добывает медали или удачно сдаёт экзамен, я тоже горжусь. Да что говорить, пару часов назад я радовалась, что у меня такой муж. Но теперь стало иначе, и я не вправе высказывать по телефону женщине с больным сердцем, что она воспитала плохого сына. Всё же такое в голову с детства не заложить.
Ты во сколько заедешь? требует от меня ответа, а мне так и хочется сказать: никогда! Если нет времени, я, конечно, на автобусе. Раза за четыре перетаскаю.
Ну вот, меня прижали к стенке. Я не из тех, кто может отказать и спать спокойно. Я из тех, кто переживает если не может действительно, и думает, как всё успеть.
Завтра в десять, хорошо? произношу ровным, почти безжизненным голосом, пытаясь скрыть бурю эмоций, бушующую внутри. Взгляд снова падает на фотографии, где Виктор зажигает со своей начальницей. Наверное, сейчас они занимаются тем же, пока я договариваюсь с его матерью о поездке. И вот мне неловко, а у мудака вообще ничерта не ёкает!
Хочется кричать, бросить трубку, сказать свекрови всё, что я думаю о её сыне и о всей этой ситуации. Хочется выплеснуть на неё всю ту грязь, в которой я сейчас барахтаюсь. Но молчу. Глубоко вдыхаю, пытаясь успокоить дрожь в голосе, потому что она не виновата. Она просто больная пожилая женщина, которая нуждается в помощи и внимании. И это не её вина, что сын оказался подонком.