Вскоре два или три выстрела, сделанные самими загонщиками, возвестили о том, что кабан услышал и понял уведомление. Пуля, со свистом пролетевшая рядом и сломавшая ветки поблизости от меня, дала мне понять, что он движется по направлению к нам.
И в самом деле, почти тотчас слева от себя я услышал громкий хруст ломаемого кустарника однако со зверем было то же, что с пулями: я его слышал, но не видел. Раздался еще один выстрел справа, в самом конце оцепления, затем послышались крики и хруст веток совсем близко: то были наши загонщики. Мы сошлись вместе; оказалось, был убит всего-навсего шакал.
После первой облавы мы собирались обедать, и слугам был отдан приказ дожидаться нас на прогалине, с тем чтобы мы могли добраться верхом до нашей обеденной залы среди скал; тем не менее, прибыв на прогалину, мы нашли там только трех лошадей.
Остальные лошади здесь тоже побывали, но, дожидаясь нас, мавры и негры сочли вполне уместным устроить скачки с препятствиями, так что наши благородные наездники развлекались где-то в свое удовольствие. Однако, к несчастью, мы не знали, где они развлекаются.
И поэтому до места отдыха нам пришлось добираться пешком, причем должен отдать справедливость господам Флора и де Сен-Леже: хотя один был протестантом, а другой католиком, оба, оставив в стороне всякие религиозные различия, бранились по дороге, как самые отъявленные язычники.
Мы развели большой костер, который нетрудно было разжечь на раскаленных скалах; он предназначался для того, чтобы поджарить на углях кусок говядины, который г-н Флора привез сырым. Мясо было разрезано на тоненькие ломтики и положено на горячие угли.
И вот, уже начав вынимать из сумки съестные припасы, состоявшие из окорока, двух или трех кур и дюжины бутылок вина, мы увидели, что возвращаются наши люди и наши лошади: лошади были взмылены и разбиты на ноги, а люди истекали потом и лишились всяких сил.
Заметив нас, виновные остолбенели, а потом, соскользнув на землю, скрылись, словно ужи, в зарослях. И лишь двоих или троих, менее проворных, чем остальные, владельцам лошадей удалось поймать, и тогда началось одно из тех восточных избиений палками, о каких у нас во Франции даже понятия не имеют и какие внушают отвращение любому французу, не прожившему определенное число лет по другую сторону Средиземного моря.
Вероятно, если бы это турок задал трепку арабу или араб мавру, присутствующие не проявили бы к этому особого, а то и вовсе никакого интереса, ведь все происходило бы в своем кругу; но тут христиане избивали правоверных, а это совсем другое дело.
Под бурнусами засверкали глаза. Я обратил на это внимание разгневанных господ, но те, не приняв моего замечания всерьез, остановились лишь тогда, когда сочли, что сполна рассчитались с незадачливыми наездниками.
Самую сильную порцию ударов получил бедняга негр: он еще долгое время с воплями катался по земле, даже когда его и не думали больше бить. Помимо него, громче всех стонал еврей. Арабы молча сносили удары.
Наконец негр поднялся, подобно всем остальным. Бросив ему свое ружье, г-н Флора присоединился к загонщикам, и мы занялись приготовлением обеда. Однако я посоветовал нашим друзьям не оставлять оружие и не терять из вида арабов, чьи лица выражали во время наказания провинившихся нескрываемое недовольство. Такое же предостережение я сделал нашим спутникам, живущим по эту сторону моря; но, привыкнув находиться среди подобных людей, они не придали моим словам должного значения.
Мы поделили между собой кулинарные обязанности: одни разделывали кур, другие нарезали тонкими ломтиками окорок, резали хлеб, кто-то открывал бутылки, Буланже рисовал.
Расположившись на скалах, мы возвышались над плоскогорьем, а вокруг нас устроились наши тридцать или сорок арабов; на еду у каждого из них было несколько фиников, а прохладительные напитки им заменял родник, который, задержавшись на мгновение в углублении утеса, бежал вниз, оставляя на всем протяжении своего пути след более яркой зелени. Правда, путь этот был недолог: всего шагов пятьдесят, а дальше солнце выпивало воду без остатка.
Я следил глазами за этой одинокой слезой, оставлявшей влажную морщину на иссушенном лике земли, как вдруг, оторвав взгляд от созерцания природы и обратив его на людей, увидел
нашего негра, который, позабыв уже, видимо, о той трепке, что заставила его так громко вопить, играл с ружьем г-на Флора, подобно тому как это делала бы обезьяна или любое другое животное, превратив в руки свои передние лапы, но не соблюдая ни одной из тех предосторожностей, с какими человек обращается обычно с огнестрельным оружием.
Я собирался высказать это соображение г-ну Флора, но внезапно увидел огненную вспышку; просвистев у нас над головами, пуля расплющилась о скалу, к которой мы прислонялись. Схватив ружья, мы тут же вскочили.
Была ли то в самом деле неловкость? Или же это было нападение? Арабы тоже вскочили и тоже схватили ружья. Негр с воплями покатился на землю, словно человек, находящийся при смерти.
На минуту воцарилось молчание; самое разумное было принять случившееся за неловкость мы так и сделали. При полной тишине г-н Флора, покинув свое место, направился прямо к негру, одной рукой отобрал у него ружье, а другой с силой хлестнул его охотничьей плеткой. Стоит ли говорить, что негодяй не получил ни единой царапины и стал кричать заранее, когда до него еще не дотронулись, на манер мелёнских угрей. Зато на этот раз у него по крайней мере появилась причина кричать.