мне довелось встретить: он превосходно знает страну, причем во всех подробностях. Мы сели верхом на лошадей и двинулись бок о бок.
У каждого из нас был свой слуга, который бежал рядом с лошадью и нес ружье. Свое ружье г-н Флора поручил нести громадному негру из Конго, на лице которого живом воплощении отталкивающего безобразия расы застыло выражение полнейшей тупости. Мавританские слуги обращались с ним примерно так же, как с ними самими обращались господа Флора и де Сен-Леже; было ясно, что, по их разумению, от этого подобия человека их отделяет по меньшей мере такое же расстояние, какое под страхом палки их вынуждают признать существующим между ними и европейцами. Ниже этого негра на лестнице живых существ они не видели никого, разве что кабана, того самого отвергнутого Пророком нечистого животного, которого мы собирались потревожить в его логове.
А потому каждый перекладывал свою ношу на спину негра, который не осмеливался выказать ни малейшего недовольства и, согнувшись под тяжестью груза, продвигался вперед в своей простой хлопчатой рубашке, не имея даже возможности отереть рукой струившийся ручьями пот, от которого блестело его черное как сажа лицо.
Мы ехали около двух часов, и во время этой прогулки я впервые начал удивляться африканской природе; расстилавшийся вокруг край правда, край равнинный целиком был покрыт изумрудной зеленью: плотная и острая трава доходила нам чуть ли не до колен. Из этой травы поднимались стаи зуйков и пары красных куропаток.
Наконец после двух часов пути мы заметили на вершине какой-то горы, вздымавшейся на фоне изумительного голубого неба, около тридцати арабов, опиравшихся на свои длинные ружья и молча поджидавших нас.
Мы подали им знаки, и тот из арабов, кто, видимо, был у них за главного, помахал нам в ответ своим бурнусом.
Мы стали подниматься в гору: те же тропинки, те же растения, те же кустарники, что и в горах Сьерра-Море-ны: природа никогда всерьез не верила в разделение Гераклом Кальпы и Абилы. Африка это продолжение Испании.
Наши лошади взбирались по каменистой тропе, поднимавшейся под углом в сорок пять градусов, с той неколебимой уверенностью, которая выдавала арабскую породу, хотя по внешнему виду их можно было принять за помесь тех, что встречаются в Монморанси и Булонском лесу; но благородное происхождение всегда дает себя знать, и там, где наши французские лошади упали бы раз двадцать, марокканские не споткнулись ни единожды.
На вершине горы мы встретились; арабы не сделали ни шагу нам навстречу. Господин де Сен-Леже вступил с арабами в переговоры и в каком-то смысле заставил их считаться с ним; они были серьезны и вежливы, как и полагается людям, которые готовы подчиниться приказу, но не разделить удовольствие. Господин Флора заверил меня, что если бы с нами был г-н Хэй, а не г-н де Сен-Леже, то эти люди вели бы себя столь же услужливо, сколь холодно выглядели сейчас.
После коротких переговоров мы снова пустились в путь до охотничьих угодий нам оставалось проделать еще примерно три четверти льё.
Мы пробирались по едва заметным тропам, проложенным на обрывистом склоне горы, которая щетинилась зарослями миртовых и мастиковых деревьев и земляничника: среди них не было видно ни нас, ни наших лошадей; я не мог понять, как нам удастся стрелять в подобных чащобах. Руководил охотой старый седобородый и босоногий араб; его ружье, инкрустированное медью, некогда было фитильным, затем из него сделали колесцовое, потом кремневое, а лет через сто его превратит в капсюльное кто-нибудь из потомков этого араба.
Нам указали место среди скал, предназначенное для нашего обеда; камни естественным образом располагались одни над другими в несколько рядов в этом гранитном амфитеатре, не защищенном от палящего жара солнца ни единым деревом: спасительную тень отбрасывали сами утесы. Под последними пластами этого гигантского обеденного зала струился родник, казавшийся тем более свежим и холодным, что он вырывался из раскаленного пекла.
Мы приготовились занять свои места; как я и предполагал, охота здесь была почти невозможна: вокруг в десяти шагах ничего не было видно и от раненого зверя негде было укрыться, за исключением зарослей земляничника, которые ему ничего не стоило раздвинуть и смять, словно траву.
Едва мы очутились на своих постах, как раздались крики; за свою жизнь я слышал немало криков загонщиков, однако таких яростных мне не доводилось слышать никогда: то были вопли, проклятия слова, казалось, распаляли загонщиков и делали их свирепыми. Крики караибов, преследующих европейца в надежде съесть его, звучали бы, возможно, не так устрашающе. Я спросил Поля, который, стоя позади меня, держал мое второе
ружье, на кого так сердятся наши загонщики и что они кричат. Оказалось, они сердились на кабана и кричали ему: "А ну, вылезай, еврей!"
Двое или трое владельцев лошадей, взятых нами напрокат, были евреи и сопровождали своих животных; к ним-то, возможно, и были обращены подобные выкрики мавров, которые тем самым хотели отыграться на них за то, что Давид, проходя мимо мечети, не снимает бабуши.