Но Толе не хотелось писать письмо, он расшалился, как маленький, подзывал кота, подражая голосу Марии Николаевны.
Будь мирное время, сказала мечтательно Вера, мы завтра с самого утра на пляж бы пошли, лодку бы взяли, правда? А теперь даже купаться не хочется, я в этом году на пляже ни разу не была.
Толя ответил:
Будь мирное время, я бы с утра поехал с дядей
Степаном на электростанцию. Мне хочется ее посмотреть, хоть и война, а хочется.
Вера наклонилась к нему и тихо сказала:
Толя, я все хочу рассказать тебе одну вещь.
Но в это время пришла Александра Владимировна, и Вера, плутовски подмигнув, замотала головой.
Александра Владимировна стала расспрашивать Толю, трудно ли ему было в военной школе, бывает ли у него одышка при быстрой ходьбе, научился ли он хорошо стрелять, не жмут ли сапоги, есть ли у него фотографии родных, нитки, иголки, носовые платки, нужны ли ему деньги, часто ли получает письма от матери, думает ли о физике.
Толя чувствовал тепло родной семьи, оно было сладостно и одновременно тревожило и расслабляло, делало особо тяжелой мысль о завтрашнем расставании, в огрубении душа легче переносит невзгоды. Евгения Николаевна вошла в кухню, на ней было надето синее платье, в котором она приезжала на дачу к своей сестре Людмиле, Толиной матери.
Давайте на кухне чай пить, Толе это будет приятно! объявила она. Вера пошла звать Сережу и, вернувшись, сказала:
Он лежит и плачет, уткнулся в подушку.
Ох, Сережа, Сережа, это по моей части, сказала Александра Владимировна и пошла в комнату к внуку.
Погулять? усмехнулся Андреев. Разве старики гуляют?
Пройтись, поправился Мостовской. Давайте походим, вечер прекрасный.
Что ж, можно, я завтра с двух работаю, сказал Андреев.
Устаете сильно? спросил Мостовской.
Бывает, конечно.
Этот небольшого роста старик, с лысой головой, с маленькими внимательными глазами, понравился Андрееву.
Некоторое время они шли молча. Очарование летнего вечера стояло над Сталинградом. Город чувствовал Волгу, невидимую в лунных сумерках, каждая улица, переулок все жило, дышало ее жизнью и дыханием. Направление улиц и покатость городских холмов и спусков все в городе подчинялось Волге, ее изгибам, крутизне ее берега. И огромные, тяжелые заводы, и маленькие окраинные домики, и многоэтажные новые дома, оконные стекла которых расплывчато отражали летнюю луну, сады и скверы, памятники все было обращено к Волге, приникало к ней.
В этот душный летний вечер, когда война бушевала в степи в своем неукротимом стремлении на восток, все в городе казалось особенно торжественным, полным значения и смысла: и громкий шаг патрулей, и глухой шум завода, и голоса волжских пароходов, и короткая тишина.
Они сели на свободную скамейку. С соседней скамейки, где сидели две парочки, поднялся военный, подошел к ним по скрипящей гальке, посмотрел, потом вернулся на место, что-то негромко сказал, послышался девичий смех. Старики смутились и покашляли.
Молодежь, сказал Андреев голосом, в котором одновременно чувствовалось и осуждение и похвала.
Мне говорили, что на заводе работают эвакуированные ленинградцы, рабочие с Обуховского завода, сказал Мостовской. Хочу к ним съездить: земляки.
Это у нас, на «Октябре», ответил Андреев. Я слыхал, их немного. А вы приезжайте, приезжайте.
Вам пришлось участвовать, товарищ Андреев, в революционном движении при царском режиме? спросил Мостовской.
Какое мое участие листовочки читал, конечно, две недели посидел в участке за забастовку. Ну и с мужем Александры Владимировны беседовал. На пароходе я кочегаром был, а он студентом практику отбывал. Выходили мы с ним на палубу и вели беседу.
Андреев вынул кисет. Они зашуршали бумагой, стали свертывать самокрутки.
Тяжелые искры щедро и легко скользнули вниз, но шнур не хотел принять искру.
Сидевший на соседней скамейке военный весело и громко сказал:
Старики жизни дают, «катюшу» в ход пустили.
Девушка рассмеялась.
Ах, черт побери, забыл я драгоценность, коробку спичек, Шапошникова мне подарила, сказал Мостовской.
А вы как считаете, сказал Андреев, положение все-таки трудное? Антей Антеем, а немец прет. А?
Положение трудное, а войну Германия все-таки проиграет, ответил Мостовской. Я думаю, что и внутри Германии не мало врагов у Гитлера.
Он сидел сгорбившись, казалось, дремал. А в мозгу его вдруг возникла картина пережитого почти четверть века назад: огромный зал конгресса, разгоряченные, счастливые, возбужденные глаза, сотни родных, милых русских лиц и рядом лица братьев-коммунистов, друзей молодой Советской республики французов, англичан, японцев, негров, индусов, бельгийцев, немцев, китайцев, болгар, итальянцев,
венгров, латышей. Весь зал вдруг замер, казалось, это замерло сердце человечества, и Ленин, подняв руку, сказал конгрессу Коминтерна ясным, уверенным голосом: «Грядет основание международной Советской Республики»
Андреев, видимо, охваченный доверием и дружелюбием к старику, сидевшему рядом с ним, тихо пожаловался:
Сын мой на фронте, а у невестки все гулянки да в кино, а со свекровью, как кошка с собакой Понимаешь, какое дело