Мне жутко хочется пис́ ать и (да неужели!) есть, но пока Джим не заведет мотор, мне придется смирно сидеть на пассажирском сиденье и разглядывать непрекращающийся дождь. Он то и дело лупит по мотору, спрятавшись под куском найденного в багажнике брезента. Мы не взяли ни еду, ни воду в надежде, что будем останавливаться на заправках. У меня пересохло в горле, но я молчу. Проблема пассажира, который не платит за свой проезд, в том, что ему приходится быть благодарным, что бы ни происходило. Не знаю, сколько я выдержу. Мы еще даже не выехали на М5; Джим выбрал более спокойную дорогу А492, путь по которой стал еще длиннее. Мне уже кажется, что Кловелли от нас дальше, чем когда мы только выехали. Но, конечно, я молчу.
Водительская дверь открывается, и Джим атлетично запрыгивает на сиденье. Когда он успел подкачаться? Капли дождя стекают по его носу и висят на ресницах. На вид ему так же холодно, как и мне. Мотор не работает, и в машине нет отопления. Мы трясемся как ненормальные.
Успешно? зачем-то спрашиваю я.
Давай попробуем. Состроив гримасу, он в двадцатый раз пытается завести мотор. Мы оба напряженно ждем, но тот щелкает и стихает.
Можно снова вызвать сервисную службу, с надеждой предлагаю я, отчаянно надеясь, что нас наконец вызволят. Я даже подумала, не остановить ли проезжающую мимо машину? Но эта дорога такая пустынная, что последний раз я час назад видела на ней трактор.
Не могу понять, почему он не заводится. Раньше срабатывало. Джим беспомощно вздыхает, вертя лом в руках. Он выглядит скорее мальчишкой, чем взрослым мужчиной.
А что
изменилось на этот раз? Я пытаюсь помочь. Но знаю, что не надо заходить слишком далеко, чтобы не раздражать Джима. Он в курсе, что я ничего не понимаю в машинах. Как и он видимо.
Даже глупо предполагать, что у нас мог закончиться бензин.
Джим, ты же не В смысле, ты же не мог забыть
Глаза Джима округляются, как в тех комедийных сценах, когда все вдруг становится ясно, и, поглядев на приборную панель, он выскакивает за дверь. Ошарашенная, я смотрю, как он бежит к багажнику и что-то достает. Подойдя к моей двери, он стучит в окно. Стуча зубами от холода, я неохотно опускаю стекло. Джим откидывает брезент и трясет пустой канистрой.
Я скоро. На знаке было написано, что заправка в трех километрах.
Охотник вернулся, ухмыляется он. Тот самый Джим, у которого престижная работа и он хочет, чтобы его похвалили.
Молодец! восторженно откликаюсь я, выхватывая рюкзак у него из рук, чтобы снэки не намочило дождем. Но он крепко держит рюкзак в руках.
Я подумал, может проведем здесь ночь? Уже темно, предлагает он. Погода ухудшается, и я не увижу, куда еду.
Естественно, я разочарована, потому что не хочу терять время. Необходимо найти мать Маркуса как можно скорее, чтобы узнать про ее воскресшего сына. Но с логикой Джима не поспоришь, так что
Ладно, Джим. Я тоже не хочу ехать при такой погоде, уступаю я, хотя и не с такой благодарностью, которую должна была выразить.
По крайней мере, у нас есть еда, вода и спальное место. Стряхнув с брезента капли дождя, Джим забирается внутрь и роется в рюкзаке. Смотри, горячий ну ладно, теплый кофе, булки с сосисками, чипсы, вода, сладости и шоколадные батончики.
Умираю с голоду. Скорее бы. И правда, но сначала надо сделать кое-что еще. Но мне надо пописать, произношу я, чуть не рассмеявшись. Мне не очень хочется выходить при такой погоде. Единственное, чего не хватает в фургоне, это туалета. Даже ведра нет.
Ну давай. Джим стряхивает мокрую куртку и галантно протягивает ее мне вместе с куском брезента.
Я надеваю куртку и закутываюсь в брезент с головой, поеживаясь от холодной и мокрой ткани. Под старым разлапистым деревом, которое выглядит так, будто по нему все время бьет молния, я стягиваю джинсы, присаживаюсь, делаю свои дела аккуратно, чтобы моча не натекла на высокие сапоги.
Сто лет не развешивала вещи на просушку, ворчу я, забираясь в фургон.
Пока меня не было, Джим не терял времени даром. Он развернул кожаные сиденья друг к другу вокруг стола. Задернул шторы, приглушил свет, от чего внутри стало очень уютно. Он накрыл стол снэками, которые мне не терпелось съесть.
К вашим услугам, мэм, пошутил он, свесив с локтя белое полотенце, как официант в дорогом ресторане.
Мне надо сначала обсохнуть, вздрогнув от холода, смеюсь я. От брезента почти не было толку. Как мертвому припарки сказали бы моя и его мамы.
Иди сюда, я помогу. И, не дав мне воспротивиться, он окутывает мою голову жестким полотенцем и растирает волосы. Несмотря на мое ворчание, это помогает.
Я стою к нему спиной, наслаждаясь его заботой. Так много времени прошло с тех пор, как обо мне заботились в последний раз, и хочется плакать, а когда одинокая слеза скатывается по щеке, я стираю ее ладонью, лишь бы Джим не заметил. Это было бы унизительно. Когда-то он обожал и почитал меня, уважал за силу и мудрость (в большинстве случаев), и я не хочу, чтобы он изменил свое мнение. Пусть другие думают, что хотят, но только не Джим. Я не вынесу, если он будет меня жалеть.