На шлюхе были длинные золотые серьги, свисающие до самых обнаженных плеч, открытых одним из тех топов, которые я люто презирала и которые ненавидел Маркус, так что мне стало обидно вдвойне. У нее была большая грудь, в противовес моей маленькой, и ей даже не нужен был лифчик, отчего я почувствовала себя просто жалкой. На тронутой солнцем коже были заметны несколько морщин. Еще одна причина, по которой эта женщина мне не нравилась.
Не обращая на меня внимания, она смеялась над всем, что говорил мой муж, вплоть до его фразы о том, что он любит любую часть крабового мяса, даже коричневую. Я не нашла в этом ничего смешного, о чем сказала ей. Маркус, до которого наконец дошло, что происходит, допил стакан до конца. Затем, положив руку мне на плечо, он попытался отвести меня в наш номер, решив, что с меня на сегодня достаточно выпивки. Но я так не считала. Я не хотела, чтобы меня уводили от неловкой сцены так, словно я ребенок, который не может контролировать эмоции. Я ринулась на пляж, который до того дня считала нашим, в надежде, что он последует за мной и уже не вернется к Лило Лил, как я ее окрестила. К счастью или к несчастью, он последовал за мной.
Он пытался оправдаться, но я не поддавалась, ведь была задета моя гордость. К тому же я сама себе не нравилась. Мне не хотелось быть ревнивой женой, что контролирует собственного мужа, но именно такой я и была. С Джимом я никогда так себя не вела, и меня пугала перспектива превратиться в такую женщину, но ведь Джим никогда не давал мне поводов. Именно об этом я и сказала Маркусу. Вскоре он тоже взбесился, вопрошая, почему мы снова говорим о Джиме.
Но о чем это я? Мы же вообще всегда о нем говорим! саркастично заметил он.
Я помню все так, словно это было вчера. Потому что я дала ему пощечину. Сильную. И до сих пор об этом жалею. И о своих словах. Последних словах, которые я сказала своему мужу.
Потому что Джим джентльмен. В отличие от тебя. И он ни за что бы так меня не унизил. Мне неприятно это говорить, Маркус, но он намного лучше тебя.
Как я могла? Я так не думала. Четно, не думала, но я не могла забрать свои слова обратно. Маркус пытался уйти. Бубня что-то про «чертовы бабские истерики», отчего я окончательно вышла из себя, схватила его за пуговицу на рубашке, и та оторвалась и упала в песок. Она до сих пор где-то на пляже, как я ее ни искала; лежит там, как висящее на стене ружье, которое когда-нибудь обязательно выстрелит: пуговица вынырнет и направит на меня указующий обвинительный перст.
Я помню, как отказывалась его отпускать, как толкнула его сильнее, чем он рассчитывал, ведь я с ним еще не закончила. Через несколько часов я проснулась на пляже с похмельем. Маркуса нигде не было. Я вернулась в номер, но постель была пуста. Сев на ночной столик, глядя на свое опухшее, уродливое, заплаканное лицо, я стала ждать, когда он вернется. Поначалу я не волновалась, только боялась, как бы он не провел ночь в постели Лило Лил, но я была уверена, что в итоге он приползет ко мне, поджав хвост, моля о примирении. Но я его больше никогда не видела.
Выйдя на улицу, подальше от любопытных взглядов, я достаю телефон и нетерпеливо печатаю:
«Что случилось?»
К счастью, функция автоматической правки включена, и, несмотря на трясущиеся руки, я не делаю в тексте ошибок.
«Мне надо тебя увидеть. Где ты? Я приеду».
Настойчивостью и прилипчивостью я нарушаю все правила свиданий, слишком рано выкладывая карты на стол, но ведь он не просто мужчина, с которым я хочу встретиться. Это мой покойный муж, с которым у меня
свидание. Черт возьми, Линда, что ты творишь?
Глава 8
Вернувшись в квартиру, я меряю шагами тесное, угрюмое пространство гостиной. Мне нужны ответы. Тони Фортин (или мой покойный муж) мне так и не ответил, и я сделала то, что делала всегда, когда оказывалась в затруднительном положении, позвонила бывшему мужу, старому доброму надежному Джиму, который даже не в курсе, что именно он стал причиной нашей с Маркусом последней ссоры. Я так долго не появлялась в его жизни, что более ничтожный мужчина спросил бы «Кто-кто?», но Джим этого не делает.
Он тут же отвечает на звонок, и тон у него обыкновенный, без всякой горечи, и меня охватывает чувство облегчения оттого, что некоторые люди не меняются. Хотя именно это и было одной из моих главных претензий к нашей с ним совместной жизни.
Привет, я.
Он пытается шутить, и мне хочется сказать, что ему это не идет. Но откуда мне знать, что теперь идет и не идет Джиму? Как говорит Гейл, он живет дальше и, по ее утверждению, теперь носит галстуки и встречается с другими женщинами. Не с «другими» напоминаю я себе, осознав, что он мне больше не муж. До меня постепенно доходит, что «другая» женщина теперь я. И от этой мысли мне плохо. Я ее ненавижу.
На заднем фоне я слышу смех, доносящийся с кухни, которую Джим собрал своими руками, от нашего большого семейного стола, за которым мы каждый день собирались. Не успеваю я спросить, там ли сегодня девочки, как слышу, что Джим прикрывает за собой дверь, чтобы нас не услышали. Он знает, как ко мне относятся Эбби и Рози в основном, конечно, Эбби, но Рози вечно вторит своей сестре. Я должна была оставить Джима в покое, дать ему залечить раны, но ведь он уже с кем-то встречается, значит, свои раны он уже вылечил. Значит, можно и позвонить. Я же не обещала девочкам обратного. Мы с Джимом взрослые люди, и раз так, то можем вести себя по-дружески