Устима увели, чтобы облагообразить. Варвара даже бровью не повела на своего «чоловика». Она вытерла внуку нос и продолжала разговаривать с Анджеем Линским. Впрочем, говорила она, а Анджей молчал и, могло быть, совершенно не слышал ее. Был он уныл и неподвижен, как надгробный памятник. Этот поляк, появившийся в Излучном полгода назад, всегда был таким. Если и улыбался, то смотрел на собеседника грустными глазами больной птицы. Казалось, он сама невыплаканная скорбь по распятой, истоптанной родине. Голова его мелко-мелко вздрагивала контузия.
Костя увел от него взгляд. На красивого, с пушистыми бакенбардами поляка всегда было тяжело смотреть. И особенно сейчас, на свадьбе! Но к Анджею пересел Иван Петрович, и Костя невольно напряг слух: о чем разговор? На одном была гимнастерка, на другом френч с накладными карманами. Пуговицы тоже разные. На френче белые, тусклые, с заносчивым орлом, а на гимнастерке латунные, начищенные, остроконечная звезда лучи испускает.
На каком участке воевали, солдат?
Под Пинском, пан майор! Анджей сделал попытку встать, но Иван Петрович обнял его за плечи, усадил: «Что вы, что вы!» Анджей сел, но чувствовал себя, видимо, неловко. Двадцать первого сентября контужило меня, пан майор.
Табаков промолчал и как-то странно засмотрелся на добродушного Николу-угодника, взиравшего на свадьбу из большого, засиженного мухами киота. Костя недоброжелательно глянул на мать, запевавшую почему-то украинскую «Розпрягайтэ, хлопцы, коней» «Не могла выбросить этого бородатого хрыча!» Понял, что командир смотрит на образ, но не видит благодушного старца. Вероятно, был он мыслями и чувствами где-то далеко-далеко. Прямые, с рыжинкой брови шевелились, поднимались ступенькой одна над другой. Хотел бы Костя знать, о чем Табаков думает.
Го-орька-а! взгорланил вдруг Стахей Силыч, нетвердо поднявшись с места и плеская из граненой рюмки на жареного гуся. Верно, отошел старина, забыл о сломанном замке и перепуганных курах. Пучил остекленевшие глаза: Горька-а! А потом пытался вытянуть свое яицкое захудалое «войско». С артистическим надрывом, со слезой в надтреснутом голосе:
спесью казачья песня, да от порога рявкнул некстати густейший басище:
Лютовал за столом Стахей Силыч, тряс, сучил кулаками:
Н-ну, Устимушка! Н-ну, заррразынька надоедная! Ужо я тебе!..
Его удерживали, а он рвался к Устиму, грозился. Устим отмахнулся:
Тю, чи ты сказывся! Аж усы задымились!..
Костя впервые увидел, как по-ребячьи широко и громко хохочет Табаков, глядя на рассвирепевшего старика, у которого даже мягкие круглые щеки прыгали от ярости. И снова убедился, что командир хоть и невелик ростом, но плечи У него размашистые, прямые, на них, наверно, хорошо эполеты лежали бы, как у Лермонтова, например. А брови очень, очень подвижны, так и играют над небольшими пристальными глазами.
Новый родственник все больше и больше нравился Косте. Особенно располагали к себе веснушки, усеявшие сухощавое лицо Табакова: «Как и я в крапинку!..» Только, по его мнению, он зря опять с этим Анджеем заговорил. Анджей вечно недоволен, все ему не нравится в Излучном: и порядки колхозные, и веселая беззаботность людей, и казачья скороговорка. И зачем мать пригласила его на свадьбу!
Поговорили бы двое военных и делу конец, но Устиму Горобцу всегда надо вмешаться там, где его не просят! Вот и сейчас он с пьяной решительностью раздвинул перед собой посуду и перегнулся через стол к Табакову:
Тут я слухав вас Все правильно у тебя, Иван Петрович. А только скажи мени: чого цэ мы з Гитлером в обнимку начали, га? Нет, ты мени, будь ласка, скажи, чого мы з ним водимся, як на собачьей свадьбе?
«Вот паразит! Костя обернулся, пошарил глазами по печи. Чем бы тебя огреть, куродав проклятый. Сроду не женюсь на его Таньке, такая ж зануда будет»
Ответа Табакова он не расслышал: ахнула, сыпанула «барыню» трехрядка сомлевшего, измученного Гриши Шапелича. Этот Григорий приехал с матерью из Белоруссии, говорят, их выслали сюда. Но все равно парня на любую гулянку приглашали: играл он здорово! Как пустит проворные пальцы по белым кнопкам, как тряхнет льняным густым чубом попробуй устоять! Значит, ты не русский, значит, ты мертвец, если у тебя от азарта поджилки не дрогнули, душа не взликовала! Хватит на скамье задом елозить, хватит чужую жену глазами маслить вылетай в пляс-перепляс, ударь с перебором, чтоб ведьма в трубе от зависти сто раз перевернулась!
И пошли!.. И сестра жениха Евдокия Павловна косынку низом стелет, и муж ее Василий вприсядку идет, и Устим Горобец козлом взбрыкивает, и отец Айдара Калиева шут знает что выкамаривает. И даже Стахей Силыч пролез под столом, чтобы попасть на середину своей большой, а нынче тесной горницы. Да как врезал старый казак каблуками коваными, будто кто цепами взмолотил наперегонки на току! Да как свистнул разбойничьи, по-казацки! От такого свиста в ушах костенеет, кровь останавливается в жилах.