Мирко! Что это?
Милош!
Мирко хотел вскочить, побежать. Но Милош впился в руку.
Впереди шагах в двадцати что-то скрипнуло. Зашевелился снег, раздался грохот. И из земли стала подниматься фигура.
Это он зашептал Милош.
Войник!
Фигура выросла над землей во весь рост, отряхнула с себя снег, ударила одной рукой о другую и страшным прерывающимся голосом, точно разучившись на том свете говорить по-сербски, воскликнула:
Ла ку ночь!
Она сделала в сторону два неверных шага. Остановилась. И, вдруг, за нею начала расти вторая фигура. Затем третья Четвертая
Лаку ночь! повторили с жутким смехом замогильные голоса. Приятно спавати! С Богом!
Чекай-почекай, чекай-почекай, чекай-почекай зашептал скороговоркой Мирко. Бежим!
Чекай-почекай, чекай-почекай Не могу стучал зубами Милош.
Внезапный порыв ветра, вдруг, качнул обоих. Точно в погоне друг за другом, по небу побежали новые тучи. Померкли звезды, замелькали снежинки. Опять загудела, засвистала метель, перемешав небо с землею, воздвигнув в воздухе белую стену. А среди стонов и плача бури слышен был безжалостный смех поднявшихся из гроба фигур, которые окружили Мирко и Милоша, увели их к тому месту, из которого вышли, и вместе с ними медленно стали проваливаться в землю.
Под утро вьюга прошла. Показались звезды, поднялся рог луны, возвещая близкий рассвет. А вокруг простиралась гладкая, ровная пелена снега, и только из того места, где исчезли Мирко с Милошем, поднимался к небу голубой дым.
В белградском «первостепенном суде» имеется дело за 2243 о русских беженцах Иване Чепуркове, Федоре Касякине и Дмитрии Лопуненко, обвинявшихся в осквернении могилы умершего в 1898 году адвоката Иовановича, в склепе которого означенные беженцы прожили три месяца с 21 сентября по 25 декабря, и в каковом были, наконец, обнаружены кладбищенским сторожем. Суд, рассмотрев дело, обвиняемых оправдал, а присутствовавшая публика и сами судьи собрали между собой 983 динар 30 пара для уплаты за помещение беженцев в городе.
Вот, и все. А страшного ничего не было.
Из сборника «Незванные варяги», Париж, «Возрождение», 1929, с. 4046.
Покинутая земля
Можно?
Новогодние
дети, посылаемые нам теперь к январю, совсем не невинные дети. Никакой пальмовой ветви в руках у них сейчас нет; и совсем они не похожи на святых христианских младенцев.
Это скорее бесы, каждому из которых страстно хочется дорваться до земли и поиграть ею на ее орбите в футбол.
Быть может раньше символ невинного ребенка и подходил к Новому Году. Но меняется жизнь, изменяются образы. Мне представляется, например Ночью под первое января у старика Хроноса собирается целый сонм планетарных спортсменов: выстраивается целая команда темных языческих духов и решается срочно мировой вопрос:
Кому теперь играть землею, оставленной Богом на произвол Мойры?
Старый год возвращается к полуночи запыленный, грязный, в рваных футбольных ботинках. Он вытряхивает от пыли материков Старого и Нового Света свой спортивный костюм; сушит у огня трусики, попавшие в лужу Средиземного моря; соскабливает с ботинок грязь, и кровь, и ил болота, прилипшие к ногам во время бега.
А молодой новый бес уже бросился в 12 часов вниз на орбиту. И катит землю. И бьет ее грубым носком башмака, подталкивает каблуком, придавливает коленом. Что ему, если ударом подошвы он сотрет с лица земли целую страну? Так толста эластичная оболочка мяча, что игра не нарушится. И кровь миллионов людей только легкая испарина, не видная планетарному глазу.
Каждый год теперь играет Новый Год землею в футбол. Отлетел дух Христа и языческий Хронос отдает ее своим духам, устраивающим в небе марафонские, истмийские и олимпийские игры. Не священная обитель теперь земля, данная образу и подобию Бога: просто шар. В меньшей части поверхности сухой, в большей части грязный и мокрый. Нет величия центра в нем: он песчинка мировой пыли во мраке. И ненужная жизнь на поверхности: она плесень.
Вертится мяч в ногах языческих духов. Мечется вокруг себя, не находя конца вращению, не находя смысла движению. Дрожит под ударами бесовских ног, гудит под пятой веселящихся. И когда, наконец, снова появится невинное дитя?
Когда, наконец, снова у двери нового года станет святой ребенок с пальмовой ветвью в руке, постучится благоговейно в чертоги Бога? Когда, наконец, Господь Бог, вырвав мяч из-под ног бесноватых, оботрет его мантией своей от крови и грязи, возьмет любовно в руки, чтобы обратить снова в свою Державу, вдохнет дух Христа и передаст в полночь Новому Году со словами:
Иди, мое дитя?
«Новое время», рубрика «Маленький фельетон», Белград, 14 января 1923, 517, с. 7.
Omnia mea mecum porto
И только мы, русские беженцы, как истинные философы, спокойны, величественны и невозмутимы.
Мы в большей части своей Муции Сцеволы, которых достаточно пытали за честь родины. Нам многое не страшно. Мы воссоздатели древнегреческого и римского стоицизма. Мы, пожалуй, иногда не только стоики, мы даже циники. Но не простые циники, а циники-философы в хорошем старом смысле этого слова. Основатель цинической школы Антисфен ходил в рваном плаще и гордился этим. Гордимся и мы. Диоген снимал для жилья пустую винную бочку и был весел; подобные помещения занимаем и мы. И тоже не плачем.