Дарина остановилась в нескольких шагах от меня, и я увидел в ее глазах боль и тревогу. Она смотрела на меня не как на могущественное существо или врага, а как на больного друга.
Калев? ее голос был тихим, но твердым.
Я молча указал на кресло напротив. Она села, не сводя с меня глаз.
Я пришла, как только услышала начала она, и я видел, как ей трудно подбирать слова. Слухи. О дуэли. О том, что случилось с господином Шульгиным на балу. Я я не поверила. Я знаю тебя, Калев. Ты бы никогда так не поступил. Ты был самым добрым человеком, которого я знала. Ты и мухи никогда не обидел.
Я слушал ее, и мой разум с отстраненным любопытством ученого анализировал ее. Идеалистка. «Светлый» целитель, как подсказала мне остаточная память этого тела. Существо, которое смотрит на мир через розовые очки и верит в добро, справедливость и прочую чепуху.
«Какая редкая и нежизнеспособная форма жизни, Ваше Темнейшество, прозвенел в моей голове голос феи. Удивительно, как она до сих пор не вымерла».
То, что они рассказывают эта жестокость, это хладнокровие это не ты, продолжала она, ее голос дрожал. Я знаю, что с тобой что-то случилось. Тебя прокляли? Или или в тебе сидит кто-то другой?
Я усмехнулся. Как ни странно, эта наивная девочка оказалась проницательнее всех этих «гениев» из ФСМБ и кланов вместе взятых.
Допустим, произнес я ровным голосом. И что с того?
Она опешила от моего спокойного тона.
Что значит «что с того» Если ты в беде, я должна помочь! Я могу
Помочь? прервал я ее. Хорошо. Давай разберем факты. Ты говоришь о дуэли. Молодой аристократ по имени Дмитрий Орлов
пытался меня унизить, а затем убить, используя громкое и нестабильное заклинание. Я отразил его атаку. Эффективно. В чем здесь проблема?
Но то, как ты это сделал! воскликнула она, ее голос дрожал от смеси ужаса и негодования. Эта жестокость эта ненужная, показная жестокость!
Я посмотрел на нее так, как смотрел бы на ребенка, который пытается объяснить мне законы термодинамики с помощью сказки про злого дракона.
Это не было жестокостью, поправил я ее ровным, почти отеческим тоном. А оптимальное решение проблемы. Он создавал шум. Я устранил источник шума. Все просто. Жестокость это эмоция, а я не испытывал ничего, кроме легкой досады. Это была не более чем санитарная процедура.
Ее глаза расширились. Она не понимала. Конечно, не понимала. Ее примитивный мозг, привыкший оперировать категориями «добра» и «зла», не мог воспринять простую, холодную, как лед, логику эффективности. Она видела драму, а я лишь решение уравнения.
А господин Шульгин? прошептала она, ее голос был едва слышен. То, что ты заставил его сделать на глазах у всех Это это было унижение!
Он был препятствием, пожал я плечами, словно мы обсуждали камень на дороге. Препятствием на пути к моей цели. Я убрал препятствие. Быстро. Наглядно. Чтобы другим неповадно было. Я сэкономил себе массу времени и сил в будущем. Это было прагматично.
Прагматично она вскочила на ноги, ее светлая аура замерцала от возмущения. Калев, которого я знала, никогда бы не унизил человека ради прагматизма! Он бы нашел другой путь! Он бы поговорил, попытался убедить!
Между нами выросла стена. Невидимая, но абсолютно непробиваемая. Стена из ее идеализма и моего прагматизма. Она смотрела на меня, и я видел, как в ее глазах рушится образ ее друга детства. Она отчаянно пыталась найти в моем лице хоть что-то знакомое, хоть тень того доброго, неуверенного в себе мальчика, которого она когда-то знала.
Нет прошептала она, снова опускаясь на стул. Настоящий Калев никогда бы так не сказал.
Настоящий Калев сейчас лежал бы в грязи с пробитой грудью на той арене, отрезал я. А разговоры это неэффективно. Это трата времени и энергии, которой у меня нет. Я предпочитаю решать проблемы, а не обсуждать их.
Она смотрела на меня с отчаянием, и я видел, как в ее глазах рождается новая, упрямая решимость. Она не собиралась сдаваться. Орлова была целителем, и она видела перед собой «больного». Ее вера в то, что ее друг одержим, что его нужно спасти от меня, только что стала абсолютной.
Ее страх и растерянность исчезли, сменившись фанатичным огнем в глазах. Она смотрела не на меня, а сквозь меня, на ту «темную сущность», которую она себе вообразила.
Я не знаю, кто ты, произнесла она тихо, но ее голос был тверд как сталь. Я не знаю, что ты сделал с Калевом, но я клянусь, я найду способ изгнать тебя. Я верну его. Чего бы мне это ни стоило.
С этими словами она развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь из моего сада, оставляя за собой звенящую тишину.
Я же видел в ней лишь очередную помеху. Нового, непредсказуемого и очень, очень раздражающего источника шума, который лез не в свое дело.
Она уходила. Ноги сами несли ее по идеальным дорожкам этого чужого, пугающего сада. Она не плакала, не кричала и не чувствовала себя сломленной, как те напыщенные повара или униженные аристократы, о которых шептался весь город.
Наоборот.
Ее спина была прямой, как натянутая струна, а в ее душе, на выжженном поле разочарования и боли, разгорался огонь упрямой, наивной, но несгибаемой решимости целителя, который только что поставил своему пациенту самый страшный диагноз.