Глава 5. Между светом и шёпотом графа
Лео Виллард существовал. Бестелесно. Без какофонии города, без едкого запаха гари и терпкого аромата любимого кофе. Без ощущения податливой кожи «Ауры» под пальцами. Он был чистым сознанием, парящим в безбрежной, бархатной тишине. Темнота вокруг окутывала не слепящей чернотой, а скорее глубоким, успокаивающим индиго. И впереди мерцал свет.
Не ослепительный взрыв, а мягкий, золотистый, манящий маяк. Он трепетно мерцал в конце бесконечного, словно вытянутого во времени, туннеля. Лео знал нужно лететь к нему. Инстинктивно. Это был следующий пункт назначения. Последняя строка кода.
«Значит, всё закончилось», подумал он без паники, лишь с тенью меланхоличного удивления. Никакого «Бразилии Сантос». Ни душной планёрки. Ни новой, эпатажной «арт-инсталляции». Эта мысль не вызвала сожаления. Лишь странную, отстраненную лёгкость.
И тогда его сознание начало разворачиваться. Как тщательно сжатый архив, распаковываясь в этой вневременной, безграничной пустоте. Всплывали образы, не стройным порядком, а хаотичным калейдоскопом ярких, определяющих моментов.
Отец. Молодой, пышущий здоровьем, с глазами, полными неподдельного восторга. Он подбрасывал маленького Лео в воздух, оглашая всё вокруг заразительным смехом, который звенел подобно солнечному лучу. А потом тот же отец, но с потухшим, словно выцветшим взглядом, вечно пропитанный запахом дешёвого виски, спотыкающийся о призраки былого счастья в пустой, унылой квартире. «Она нас бросила, сынок. Просто ушла. К другому. Любовь это глюк, Лео. Глюк, который безжалостно ломает систему». Потом холодная больничная палата. Жёлтые, мутные глаза. Звенящая тишина. Смерть от цирроза. Лео было всего пятнадцать. Он стоял у гроба, оцепеневший от горя, и клялся себе, что никогда, ни за что не позволит любви сломать свою систему.
Мать. Неясный, эфемерный образ прекрасной женщины в роскошном платье. Её голос, звонкий и надменный, звучащий холодом по телефонной линии: «Лео, дорогой, ты же понимаешь? У меня теперь совершенно новая жизнь. Ты уже достаточно взрослый. Будь умницей». В качестве откупного дорогой конструктор. А затем долгие годы тягостного молчания. Её лицо постепенно стерлось из памяти, оставив лишь горькое чувство предательства. Острое, словно лезвие кинжала. Оно стало прочным фундаментом его цинизма, его непоколебимой веры в то, что любовь всего лишь инструмент манипуляции, тщательно отточенный для достижения цели, или же слабость, неизбежно ведущая к сокрушительному краху.
Вся его жизнь. Вспышки ослепительного триумфа: первая крупная сделка, лицо с обложки престижного журнала, фешенебельный пентхаус, восхищённые, алчные взгляды пленительных женщин. «Победитель». Но за каждым оглушительным триумфом скрывалась бесконечная череда лиц: Марго, Лия, десятки других, безликих и мимолетных. Их глаза влюблённые, ожидающие, растерянные, полные невысказанной обиды. «Откупные». Бриллианты, словно бездушные бирки на дорогостоящем товаре. Его холодные, отточенные улыбки. Его безупречный, своевременный уход. «Пора обновляться».
Он наблюдал за этим со стороны, как отстраненный зритель чужой пьесы. И впервые ощутил бездонную пустоту. Не гордость, не пресыщенное удовлетворение, а огромную, зияющую пропасть. За всеми блистательными победами, за всеми завоеваниями и обладаниями не было ни малейшего смысла. Лишь изощренная игра. Игра, в которой он был безжалостным гроссмейстером среди послушных пешек.
Взрыв. Ослепительная вспышка. Искорёженная желтая машина. Ее лицо, искажённое животным ужасом. Отчаянный крик: «Моя малышка!». Не раздумывая ни секунды, действуя на одном лишь инстинкте. Раскалённая, словно кипяток, ручка двери. Едкий, удушающий дым. Плачущий комочек в детском кресле. Он вытащил ребёнка. Бережно сунул его в дрожащие руки матери. Видел, как они отползают от погибающего автомобиля, прижимаясь друг к другу в безумном страхе Неописуемое облегчение.
«Я сделал это», пронеслось в его сознании сейчас, в этой звенящей тишине. Я спас их. И это чувство оно было иным. Не похоже на победу в жестокой игре. Не как банальное обладание. Как кристальная чистота. Как единственная строка кода, написанная не для собственного величия, а для блага других. И она сработала безупречно.
«Надеюсь, у них всё будет хорошо», подумал он с непривычной, искренней, тихой теплотой, которой никогда не испытывал при жизни. «Пусть их жизнь сложится счастливо. Без таких как я.»
Свет в конце туннеля становился всё ярче, всё теплее. Он неумолимо манил. Лео почувствовал волнующее ожидание. Скоро он увидит его. Отца. Измученного, сломленного, но всё же его отца. Того, кто любил его до самого конца, даже сквозь алкогольный туман. Того, кто на собственной шкуре познал чудовищную цену любви, но не смог научить сына ничему, кроме панического страха перед ней. Лео готов был встретить его. Готов был сказать что? «Прости»? «Я понял»? Он не знал. Но его неудержимо влекло к свету, к этому долгожданному обещанию воссоединения, к логическому завершению долгого, пустого пути мнимых побед.
И вдруг что-то неуловимо изменилось.