Он повернулся. В его руке был не бархатный футляр, не цветок.
Маленький прямоугольник холодного пластика. Визитка.
«Мой номер. Такси уже ждет тебя внизу». Он сделал шаг к кровати, протягивая карточку. Его глаза были ясны, спокойны, деловиты. Как у хирурга после успешной, но рутинной операции. «Мария, моя домработница, придет через десять минут. Не хотел бы ставить тебя в неловкое положение. Такси отвезет тебя куда угодно.»
«Через десять минут». «Неловкое положение». «Домработница». Каждое слово било по лицу, как пощечина. Фраза о домработнице прозвучала особенно унизительно: «Убирайся, пока не пришла уборщица, чтобы стереть следы твоего присутствия».
Лия автоматически взяла визитку. Пластик был холодным, как лед. Ее пальцы онемели. Мир, который еще секунду назад был наполнен любовью и теплом, рухнул с оглушительным грохотом. Остались только осколки стыда и осознания своей чудовищной глупости.
«Так это все?» голос ее предательски дрогнул, выдав всю глубину боли и непонимания.
Лео поправил идеальный узел галстука, его отражение в зеркальной стене было безупречным монолитом. Он бросил быстрый, безразличный взгляд на голографические часы, висевшие в воздухе.
«Все, что могло быть, Лия», сказал он мягко, но так, что в этой мягкости не осталось места ни для чего, кроме окончательного приговора. «У всего есть начало и конец. Как у смены в детском саду. Пора на работу. И тебе, и мне.»
Он направился к выходу. Остановился у двери, как будто вспомнив что-то. Не оборачиваясь.
«Наслаждайся воспоминаниями. Ты их заслужила.»
Дверь закрылась. Тихий, но окончательный щелчок замка прозвучал как выстрел.
Лия сидела на краю кровати, сжимая в руке визитку, впиваясь ногтями в ладонь. Щеки пылали от стыда. «Заслужила... Заслужила унижение? Заслужила быть выброшенной, как использованная салфетка?» Глупая, наивная дура! Как она могла поверить? Как могла отдаться так полностью? Любовь длиной в одну ночь. Постыдная, жалкая ошибка.
«Нет, это не конец. Он просто спешит. Он вечером напишет. Он дал номер...» Она вскочила, оглядываясь. Ее платье лежало на дизайнерском кресле, жалкое пятно на фоне роскоши. «Через десять минут». Удар реальности. Она металась по комнате, пытаясь быстро одеться, руки тряслись, пуговицы не слушались. Каждую секунду она ждала, что дверь откроется, и он вернется, скажет, что это шутка, страшная шутка. Но дверь оставалась закрытой. В ушах стоял его последний, убийственно-деловой тон.
Гнев вспыхнул в ней, жгучий и яростный, когда она выбежала в холодный, стерильный коридор пентхауса. «Как он посмел?!» Ее шаги по глянцевому полу стали резкими, злыми. «Циник! Нарцисс! Играть так с чувствами!» Она представляла его лицо это безупречное, самовлюбленное лицо и ей хотелось ударить его, поцарапать, крикнуть ему в лицо всю боль, которую он причинил. «Наслаждайся воспоминаниями»! Проклятие вырвалось шепотом. Гнев давал иллюзию силы, пока она спускалась в лифте, глядя на свое бледное, раздавленное отражение в зеркальных стенах. Но когда лифт открылся в подземном гараже, и она увидела ждущее такси (очевидно, заказанное по тому самому сообщению), гнев начал гаснуть, сменяясь новой волной унижения. Шофер открыл ей дверь с вежливой безучастностью. «Он даже такси оплатил. Чтоб побыстрее избавиться».
В такси, глядя на мелькающие улицы чужого, роскошного района, она цеплялась за соломинки. «Может, он просто не умеет выражать чувства? Может, он боится близости? Может, у него срочная работа?» Она вытащила визитку. Простой белый пластик, имя, номер. Ничего личного. «Позвонить? Написать? Сказать, что вчера было правда важно? Что она...» Но его холодные глаза, его деловитость при воспоминании вставали перед ней непреодолимой стеной. Нет. Он все сказал. Все, что она значила для него, уместилось в визитку и вызов такси. Торг был бессмысленным. Надежда умирала, оставляя после себя пустоту.
Пустота накрыла ее с головой, как ледяная вода, когда она вошла в свою маленькую, тихую квартиру. Контраст был невыносим. Вчера облака и небоскребы, сегодня знакомые обои и запах одиночества. Она бросила сумочку, не раздеваясь, прошла в ванную. Включила душ, горячий, почти обжигающий. И только тогда, под шум воды, заглушающий мир, она позволила себе заплакать. Тихими, надрывными рыданиями, сползая по кафельной стене на пол. Боль была физической сжатые легкие, ком в горле, ноющая пустота в груди, точно там вырвали что-то живое. «Любовь. Она думала, что это любовь. А для него всего лишь эксперимент. «Экзотический фрукт»». Его возможные слова Сэму («сочный, неиспорченный фрукт», «пикантный оттенок разочарования») жгли ее мозг. Она чувствовала себя использованной, грязной,
невероятно глупой. Слезы текли бесконечно, смешиваясь с водой, смывая духи и остатки макияжа, но не смывая стыда и боли.
На работу она еле успела. Глаза были красными, опухшими, лицо землистым. Она натянула привычную одежду свитер, юбку, как панцирь, пытаясь спрятать сломанную внутри себя девушку. День в саду стал пыткой. Детский смех резал слух. Яркие краски резали глаза. Она механически выполняла обязанности: помогала с завтраком, выводила на прогулку, читала сказку. Но ее обычная теплота, ее искренняя улыбка исчезли. Она была пустой оболочкой. Дети чувствовали это. Маленькая София подошла, потянула за руку: