Перед тем как погрузиться во тьму, я услышал:
- Так чьи ж ты, путник, коли время лихое?
Больше я ничего не слышал. Я просто решил отключиться, как барышня, утянутая корсетом. Мне просто воздуха не хватило. И я лежал в отключке, не видя, как Терентий крикнул Сеньку, чтобы тот за лекарем побежал. Не видел, что пришел лекарь и что-то долго объяснял Терентию. Не видел, что мать Сеньки стояла на крыльце, вцепившись в подол, обеспокоенная за свою семью, когда меня Терентий с Сенькой уносили в избу к лекарю.
Открыл глаза я уже в чьей-то избе. На потолке висели пучки трав зверобой, крапива, тысячелистник, а между ними, словно икона, была приколота фронтовая фотография семьи мужчина с девочкой на руках и женщина, сидящая на стуле.
От печи шёл аромат дров и тепло. Тепло по всему телу. Боли нет. Только внутри, но не физическая. Там поселился страх страх понимания, что обратной дороги нет. Во всю избу раздавался грубый бас. Слова были до боли знакомые, а обстановка до боли непонятная.
Раскудрявый клен зеленый, лист резной
Лекарь, склонившийся над котлом, обернулся. Его лицо узкое, с резкими скулами и седыми висками будто ожило с фотографии на стене. На груди болтался стеклянный шприц в кожаном чехле, а из-под рубахи виднелся шрам длинный, неровный, будто
от осколка.
Добро пожаловать в отряд, коллега, сказал он, и в углу его глаза дрогнула старая боль. Я Алексей Николаевич Громов.
Глава 3. Репьи времени
Тоже контузия? У меня после Миуса так было. Месяц фамилию вспомнить не мог.
Он потянулся к фотографии, поправил её криво висящий угол. Пальцы дрожали мелкая дрожь, как у алкоголика на второй день. Но в движениях была нежность и обречённая печаль.
178-й медико-санитарный батальон, военврач 3-го ранга. 100-я гвардейская стрелковая дивизия, он выдохнул дым самокрутки, и лицо на мгновение скрылось за сизым облаком. Погиб 16 октября 1944-го. Осколок в спину Прикрыл санитарочку. Ей бы 17 было.
Его голос сорвался на «17», словно зацепился за край воронки. В углу избы заскрипела мышь, будто спеша укрыться от этой боли.
А потом Алексей Николаевич резко встал, откинув полу рубахи. На бледной коже живота зиял шрам, похожий на карту рек. Проснулся тут. Три года назад. Терентий нашёл в лесу с горячкой. Думал, что шпион.
Он расстегнул чехол, вынув шприц. Стекло было мутным, но жидкость внутри странно поблёскивала.
Адреналин. Последняя ампула. Со склада под Кёнигсбергом вынес, он потёр ампулу рукавом. Комбат, перед тем как в атаку рвануть, кивнул: "Бери, доктор, тебе нужнее". Провёл пальцем по гравировке «Кр. Арм. Склад 7». Тут гангрену свёклой лечат. Раньше хоть смеялся, а теперь
Алексей Николаевич замолчал и уставился на меня, абсолютно не сомневаясь, что теперь я расскажу свою историю. Его глаза оживились. Правда, немного стыдно было признавать, что погиб я по своей же невнимательности. Премия Дарвина точно мне заказана. Герой Советского Союза и балбес, который развесил нюни из-за женщины, которая в принципе мне ничего не обещала. Любовь-то я выдумал. Даже гаденько стало на душе.
Я, Максим Петрович Соколов, родился в 1992 году в Ленинграде, в моё время он называется Санкт-Петербург. Погиб в Екатеринбурге 16 октября. Сбила машина на светофоре. Не заметил красный сигнал.
Тень пробежала по его лицу, когда я сказал про 2025 год. Он замер, будто превратился в одну из тех фотографий, что висели на стене.
Победили? Его шёпот был похож на скрип двери в ту самую скрипучую избу.
Да. 9 мая 1945 года. Берлин взяли. Знамя над Рейхстагом
Он вдруг схватил мою руку так, что кости хрустнули. Его глаза, серые и глубокие, как окопы под Прохоровкой, впились в меня:
Кто? Кто поднял?
Егоров и Кантария. 150-я стрелковая
Он отпустил меня, отшатнувшись. Упал на табурет, закрыв лицо руками. Спина дёргалась, а тень на стене колыхалась, будто пыталась убежать от боли. Но звуков не было он научился молчать ещё в сорок первом.
Восемьдесят лет прошептал он наконец, поднимая голову. На щеке блестела полоса чистой кожи, смытая слезой. А Сашка Сашка так и не узнает.
Я посмотрел на висящее фото.
Нет, вот Сашка. Сестра. протянул он мне снимок.
Я взял фото девушки в гимнастёрке. Она смотрела строго, но в уголках губ пряталась улыбка.
Осталась в Ленинграде в сорок втором, он начал крутить самокрутку. Пальцы дрожали так, что табак просыпался на стол. Крапива с полынью. Настоящий не достать, сунул мне самокрутку. Будешь?
Я мотнул головой, и в его глазах мелькнуло что-то вроде укоризны.
Значит, погиб 16 октябрясловно роковая печать. Он глядел на меня, будто пытался разгадать ребус. Ты и я Нас словно вырвали из времени и бросили сюда, как два осколка одного снаряда. Не зря тут говорят даты липнут к душам, как репьи.
Внезапно он хлопнул ладонью по столу, заставив меня подскочить на месте. Нервишки шалят, где-то в моём мире один невропатолог остался без клиента:
Мы с тобой не первые, кто появился тут. И, видимо, не последние, достал из-под стола потёртый блокнот. Записи. Гипотезы. Время здесь оно течёт иначе. Как река с обратным течением.
Он открыл страницу с набросками звёздного неба и цифр, похожих на координаты.