Слыхал о таком, промолвил Финниан.
Сердце мое забилось от радости, когда увидел я, как приближается эта великая флотилия, и последовал я за нею по иззубренным скалам, запрыгал с камня на камень, словно горный козел, а корабли виляли вдоль берега, искали, где пристать. Тогда-то я и склонился к озерцу попить и увидел себя в прохладной воде.
Увидел я, что весь зарос волосом да ворсом, ощетинился, как дикий кабан, изможден, как голый куст, седее барсука, обтрепан и сморщен, как пустой мешок, наг, словно рыба, убог, словно голодная ворона зимой, а на всех пальцах кривые когти, и по виду не похож я ни на что, человеку ведомое, ни тварное, ни божественное. Сел я у того озерца и оплакал одиночество, дикость свою и суровую старость: ничего не оставалось мне, только плакать и горевать меж небом и землею, а звери тем временем отыскали меня и слушали из-за деревьев или же таились в кустах да глазели из сонной чащи.
Поднялась буря, и когда я вновь глянул с высокой скалы, увидел, что великую флотилию мотает, словно в ладони великана. То вскидывало корабли к небесам, и раскачивало в воздухе, и крутило порывами, будто листья на ветру. То швыряло с тех головокружительных высот вниз, в стонущий водоворот, в стеклянистую чернильную жуть, что вертелась да крутилась меж десятью валами. Волна то и дело кидалась с воем под корабль, и с грохотом швыряла его в пустоту, и гнала вверх молниями, удар за ударом, и нагоняла вновь, по пятам, будто волк, и все пыталась, колотя и колотя без устали, прошибить широкое днище утробы и сквозь черную брешь высосать устрашенные жизни. Другая волна падала на корабль и топила его одним рывком, свирепо, будто целое небо обрушилось на него, и парусник все шел и шел на дно, пока не разбился и не затонул на песке на самом дне моря.
Настала ночь, а с нею тысяча теменей пала с визжавшего неба. Ни единое глазастое созданье ночи не в силах было проницать тот многослойный мрак ни на пядь. Ни единая тварь не дерзала ни ползти, ни стоять стоймя. Ибо могучий ветер метался по миру, лупил хлыстами молний длиною в лигу и напевал себе самому, то вопил на весь свет, то гудел да жужжал так, что в ушах звон, то подолгу рычал и завывал так, что рык этот и вой рыскали над миром, ища, какую бы жизнь сокрушить.
А по временам из стонавшей и скулившей черноты моря подымался звук тоненький-тонкий, словно из-за миллионов миль прилетевший, но различимый, будто промолвленный на ухо сокровенным шепотом, и я знал, что это утопленник зовет своего Бога, а самого его мотает и швыряет, пока не смолкнет, и что синегубая женщина зовет своего мужа, а волосы ее хлещут ей по лицу, а саму ее крутит как волчок.
Вокруг меня из земли с предсмертными стонами тащило деревья, они взмывали в воздух и летели, как птицы. Сипели в море громадные волны, катились по валунам и швыряли на землю исполинские комья пены; сами валуны сыпались с грохотом, сползали и крошились среди деревьев; и в этой ярости, в ужасе этой тьмы я уснул или же замордовало меня до забытья.
Глава шестая
И видел я сон, и во сне превратился в оленя, и почуял, как бьется во мне новое сердце, и выгибал я шею, и разминал могучие ноги.
Пробудился я ото сна и был тем, кем во сне стал.
Стоял я, попирая скалу, высоко вскинув рогатую голову, вдыхая широкими ноздрями все ароматы мира. Ибо воскрес я чудесно из немощи к силе. Сбросил узы старости и вновь сделался юн. Понюхал землю и впервые познал, до чего сладко она благоухает. И молниеносно подвижный мой нос уловил все вокруг, до самого сердца моего, и превратил это в знание.
Долго стоял я, звеня железным копытом по камню и изучая все вокруг нюхом. Любой ветерок, что прилетал справа или слева, нес мне сказанье. Ветер принес смрад волка, и от духа его я насторожился, затопал. Примчал мне ветер и дух моего народа, и от духа его я взревел. О как громок, ясен и мил был голос великого оленя! Как легко полетело любовное посланье мое. С какой радостью услышал я ответный зов. С каким восторгом мчал я, и мчал, и мчал невесомый, как птичье перо, могучий, как буря, неутомимый, как море.
Вот она, ловкость прыжков на десяток ярдов, легкая голова, ввысь да вниз, будто ласточка, извив, текучесть и прыть выдры морской. Что за трепет обитал в моем сердце! Что за упоенье струилось во мне до горделивых кончиков рогов! Сколь нов был мир! Сколь ново солнце! Как ласкал
радости, и спал в покое, и отхватил свою долю упоения жизнью.
В ту пору Беотах, сын Иарбонела Провидца, явился в Ирландию со своим народом, и случилась великая битва между его народом и детьми Семионовыми. Долго парил я над той битвой, видел каждое копье в полете, каждый камень, что взмыл и пал, всякий меч, что сверкал вверх и вниз, непрестанный блеск щитов. И наконец увидел я, что победа за Иарбо-нелом. И от его людей пошли Туата Де и Анде, хотя корни их забыты, а также люди знания, коих из-за их великолепной мудрости и ума считают пришельцами с небес.
То был народ Волшебства. Народ богов.
Долгие-долгие годы жил ястребом я. Знал каждый холм и ручей, каждое поле и луг Ирландии. Знал очертанья скал и берегов, как выглядит любое место под солнцем или луной. Я оставался ястребом, когда сыновья Миля изгнали Туата Де Дананн с земли и защитили Ирландию от оружия или волшбы; так стали люди и зародились семейные древа.