Справлюсь, спасибо за заботу, вежливо, но твёрдо отказался я.
Святослав Игоревич, она понизила голос до заговорщического шёпота, когда я уже проходил мимо. Вы уж там присмотрите за ним. Он врач хороший, но наверху его съедят. А на кого нам тут надеяться? На вас одна надежда и осталась.
Я кивнул, не останавливаясь.
Поднимаясь по широкой парадной лестнице, я размышлял над её словами. Даже Глафира Степановна, этот бронированный динозавр медицины, растаяла. Статус пациента, которого ты спас, оказывается важнее самого факта спасения. Полезное наблюдение.
Кабинет главврача располагался в самой престижной части клиники. Здесь пахло не лекарствами, а деньгами и властью. Натёртые до зеркального блеска паркетные полы, лепнина на высоком потолке, тяжёлые дубовые панели на стенах.
Из позолоченных рам на меня с неодобрением взирали суровые бородатые мужи в пенсне отцы-основатели «Белого Покрова».
В просторной приёмной за массивным столом из карельской берёзы сидела новая секретарша. Молодая, в строгом, идеально сидящем костюме, с волосами, собранными в тугой пучок. Она не читала журнал, а работала на блестящем новом компьютере.
Доктор Пирогов? она подняла на меня взгляд, и я понял, что моё лицо здесь теперь знают.
Он самый.
Пётр Александрович сейчас занят, у него представители из министерства. Но он просил вас подождать, её голос был ровным и деловым. Присаживайтесь. Хотите чаю?
С удовольствием.
Я устроился в глубоком кожаном кресле. Сомов обзавёлся атрибутами власти. Правильно. Фасад важен не меньше, чем содержание. И эта профессиональная, эффективная девушка часть нового фасада. Он хорошо играет свою роль.
Роль, назначенную мной.
Я не заметил, как окунулся в размышления.
Мой суточный блэкаут. Это была аномалия, опасное отклонение от установленного протокола моего собственного тела.
Я мысленно открыл «историю болезни». Случай с княгиней Воронцовой. Обстоятельства были схожи: полное опустошение Сосуда, состояние, которое местные врачи назвали бы клинической смертью, а затем мощный, спасительный приток Живы.
Восстановление тогда заняло пару часов? Глубокий сон, и я снова был в строю.
Но на этот раз целые сутки. Полный день, вычеркнутый из жизни. Непозволительная роскошь.
Первое и самое логичное предположение: проклятье адаптируется. Это не статичный кусок кода. Это живая, паразитическая сущность. Оно учится. Оно эволюционирует.
Оно увидело мой метод «перезагрузки» через полное истощение и решило установить более длительную последовательность запуска.
Защитный механизм, чтобы сделать меня более уязвимым после каждого «воскрешения».
Или, наоборот, оно слабеет?
Как умирающий двигатель, оно требует больше времени и усилий, чтобы провернуться. Цикл перезарядки становится длиннее, мучительнее. Второй вариант казался слишком оптимистичным. Оптимизм это роскошь для тех, у кого на душе не висит паразитический бог смерти.
Нужно было проанализировать изменения.
Мои некромантские способности, без сомнения, росли. «Реанимация» Ветрова была грубой, силовой работой
Но контроль, который я продемонстрировал с призраком в моей квартире, точность связывающей руны, которую я наложил на охранников это была работа мастера, а не подмастерья.
Мои целительские навыки тоже обострялись. Скорость и эффективность, с которой я разобрался с паразитом Ольги это было за гранью простой интуиции.
Итак, оба полюса моей силы светлый и тёмный становились мощнее. Но система, которая их связывала само проклятье становилось более нестабильным, более непредсказуемым.
И это привело меня к последней, самой тревожной гипотезе. Той, к которой мой разум возвращался снова и снова, как мотылёк к чёрному пламени.
Что, если они неразделимы? Что, если проклятье это не просто контейнер для двух противоборствующих сил?
Что, если это конвертер? Симбиотический двигатель, который питается самим конфликтом между жизнью и смертью? Что, если, усиливая свою некромантию, потакая своей истинной природе, я одновременно кормлю и усиливаю то самое проклятье, которое пытаюсь сломать?
Это означало бы, что каждый шаг, который я делаю к возвращению своего былого могущества это шаг к какому-то неизвестному, катастрофическому сбою всей системы.
Это означало бы, что я заперт в идеальном парадоксе: чтобы стать достаточно сильным для разрушения проклятья, я должен сначала сделать его нерушимым.
Ход моих мыслей, уходящий в довольно неприятную бездну, был прерван.
Дверь кабинета открылась, и на пороге появился Пётр Александрович Сомов. Он выглядел старше. За одни сутки вес власти лёг ему на плечи, оставив тени под глазами и новые морщинки в уголках рта.
Святослав, выдохнул он с облегчением. Слава богу, вы очнулись. Нам нужно поговорить. Срочно.
Глава 2
Проходите! Как вы себя чувствуете? Нас всех вчера изрядно напугали! говорил он, пока я поднимался и проходил в кабинет.
Уже лучше, Пётр Александрович. Спасибо за беспокойство, кивнул я.
Садитесь, садитесь, он указал на глубокое кожаное кресло для посетителей, а сам тяжело опустился в своё хозяйское. Чаю? Кофе? Или чего покрепче? У меня теперь есть коньяк для особых случаев. Думаю, этот как раз такой.