В сильном волнении, забывшись, Иван Захарович сел за телеграфный ключ и отстучал телеграмму. Такой уж он был горячий человек! И вдруг сердце его через несколько минут застучало громко и неровно. Иван Захарович прислушался самая настоящая азбука Морзе! Тире-точка, точка-тире... Расшифровал и вышло, что это сын старушки ответную телеграмму давал. Известие, дескать, получил и срочно выезжаю в Самару!
Через сутки с небольшим сын действительно приехал. Старушке в его присутствии сразу стало легче. А дня через три она уже чувствовала себя настолько здоровой, что стала вставать с постели и ходить.
Случай сей, разумеется, любопытный, потому о нём и много писали.
Среди вопросов, заданных Ивану Захаровичу
работниками местной печати, был и такой. Способно ли сердце человека, если его грамотно обучить, явить телеграфному ключу достойную замену? Иван Захарович о таком обучении решительно ничего не знал.
Новый квартирант
Перед самым ледоходом на Волге приснился Прохору такой сон. Входит будто бы в комнату, в которой прожил он без малого два года, солидный такой барин. Велит прислуге мебель по-другому расставить и вместо зелёных обоев жёлтые наклеить. А Прохор тут же, в этой комнате находится. Заметил его барин и культурно так ему улыбается. Я, дескать, Пётр Иванович Сакуров, буду тут жить! «По какому такому праву, спрашивает его Прохор, вы хотите занять мою комнату?» «Да мне горничная Даша разрешила», отвечает. «Во-первых, хозяйка гостиницы вовсе не Даша, а мадам NN, возражает Прохор. А во-вторых, я намерен прожить в этой комнате до своей женитьбы, срок которой, как говорится, и в небесной метрической книге ещё не обозначен!» «Да вы лучше Дашу обо всём расспросите, конфузится барин. А мне непременно нужно в этот номер поселиться, и как можно скорее».
Вызвали Дашу. «Да, это я Петра Ивановича в твой номер поселяю, отвечает она. А ты, змеюга подколодный, обещавший на мне жениться, ступай себе на улицу и живи там под скамейкой любою!»
Сказала так Даша и в фартук кружевной зарыдала.
Тут Прохор и проснулся. Сердце в его груди паровозным поршнем колотилось. Весь день от своей совести судьи неотступного тщетно пытался убежать.
Под вечер не выдержал явился к Даше на Соловьиную улицу, где та у тётки жила. Чай с мёдом пили, о том-о-сём балякали. «Кто такой Пётр Иванович Сакуров?» поинтересовался Прохор как бы невзначай. «Знать не знаю такого», ответила Даша. Вздохнул тогда Прохор полной грудью и рассказал ей свой сон. Даша удивилась ему чрезвычайно. А вскоре, когда от души, без всякой причины засмеялся Прохор, охотно поддержала его.
Ушёл Прохор от Даши уже поздней ночью. На следующий день непременно навестить обещал. И вдруг напало на него прежнее чувство: горше скипидара горького вся их история показалась. «Разлюбил я её, сокрушался Прохор, что ж тут поделаешь? Да и Даша вроде бы не в особых ко мне претензиях!»
Полегчало у Прохора на душе. Забыл он и сон, и Дашу, с продавщицей бакалейной лавки Глафирой очередные шуры-муры завёл. А месяца через два, купаясь жарким днём в Волге, утонул. Вселился же в его номер, точно Пётр Иванович Сакуров. Даша, когда узнала об этом, не переставала удивляться такому странному совпадению.
Стул самарского мещанина
Мещанин подошёл к стулу, снова нацеливаясь на него сесть, а стул и тикать. Выбежал в открытую дверь на улицу, где нарядно одетые барышни меж собою судачили, и ну по булыжной мостовой, как резвый жеребёнок, скакать!
Мещанин, известное дело, за стулом, за мещанином мальчишки, за мальчишками их матери, за матерями все уличные зеваки шумной толпой понеслись.
О стул с гнутыми ножками, с широким сиденьем, под стать сенатору и купцу, сколько развеселил ты уездов, сколько губерний заставил о себе говорить!
До сих пор, сказывают, толпа гоняется за беглецом. Уже и стул на прежнее место, в дом самарского мещанина возвратился, уже и мещанин женился второй раз, а толпа всё пытается его настичь. Не так легко, известное дело, угомонить русского расходившегося человека!
Записано со слов моего сродника, человека весьма благонадёжного, служившего одно время в тайной самарской полиции.
Суровая нитка
своей кельи частенько глядел.
Вот послушник один к нему и пристал. Расскажи, мол, да расскажи, зачем ты на потолок всё поглядываешь?
Монах долго свою тайну хранил, имея на этот счёт свои соображения. Но всё же решился открыть её послушнику.
Так и быть, завтра расскажу. Только принеси с собой суровую нитку, аршина три.
Сел монах на другой день писать икону, рядом с собой послушника посадил. Одним концом нитки себе запястье обвязал, другим концом ему.
Смотрит послушник, а вместо потолка над ним небо свой купол простёрло. И светится в его вышине, на полпути к звёздам, икона. Залюбовался послушник той иконой, про всё на свете забыл!
Потом всё разом исчезло.
Видит послушник, а икона, над которой монах трудился, уже закончена. И сильно похожей на ту, небесную икону получилась. Только рисунком не так хороша и цветом бледнее.
Видение
Ухо от этого запомидорилось и в размерах удвоилось. Завели друзья тому парню руки за спину и дознаваться стали, за что ударил. А парень рыдает, трясётся, как заяц подстреленный, и ничего толком сказать не может!