Ночные страхи были позади. Начинался новый день. Он обошел нахохлившуюся под дождем очередь молодых мамаш с разнокалиберными кастрюльками в руках. У самой кухни запах был просто невыносим.
«Как они только стоят? И лица у всех, бог ты мой! «Женщины русских селений.» Нашли время рожать!»
Большинство мамешек было из того попсового времени: яркие краски легких тряпочек, животики с пирсингом, журналы «Космополитан» и «Кул Герл», днем лизингинжинирингмаркетинг вполсилы, после работы шейпинг и шопинг, и ночные клубы до утра; беспроблемный секс и первые проблемы с наркотиками. Им было лет пятнадцатьсемнадцать, когда грохнула Катастрофа. Серийный выход из строя объектов энергетики погасил яркие ночные огни, а огненный смерч аварий смел подчистую всю промышленную инфраструктуру. Удушливый химический смог доконичил дело. Вспыхнувшую волну насилия задавили жутким террором.
Началась новая, страшная и незнакомая жизнь. И в этой «жизни после смерти» им пришлось рожать. Потому что, несмотря на научный прогресс, выводить детей в пробирках так и не научились. А кого может родить бывшая нимфетка ночных клубов или загнанная, как лошадь, офисгерл? И от кого ей рожать? От мальчиков поколения «next» к тридцати годам оставалась лишь потасканная оболочка, а внутри вся медицинская энциклопедия и таблица Менделеева.
Однако, природа брала свое. Бабы, как и положено им на Руси, рожали, несмотря ни на что. Обрадовавшаяся этой аномалии официальная пропаганда бурно врала про «стабилизировавшийся демографический спад и явные признаки наметившегося роста». Но достаточно было посмотреть на детей, чтобы понять, что никакого роста не будет. Поколение «next» породило поколение «end».
За машиной резервист лет пятидесяти, краснорожий, с обросшими рыжей щетиной щеками, самозабвенно, с хряком, колол дрова. Ему с родословной повезло. Ширококостный, мясистый, крепко сбитый. Явно из деревенских.
Полюбовавшись на его работу положенное время, Максимов завел вежливый разговор, в результате которого у Максимова оказалась полная миска горячей каши, увенчанная куском тушенки, и огромный ломоть хлеба, а в карман дядьки
перекочевала пачка сигарет «Винстон». Цена им была две карточки на мясопродукты. Которые еще надо было гдето отоварить, предъявив кучу сопроводительных бумажек. Так что, обмен вышел вполне равноценным.
Максимов устроился на подножке машины. Миска приятно грела колени. Ел медленно, глотая обжигающую кашу, успевая с набитым ртом поддерживать разговор приходилось отрабатывать харч.
Че бездельничаешь, а? Поди, призывной. Дядька решил по такому мелкому поводу работы не прерывать; говорил между ударами, небрежно бросая слова.
Отпризывался. По разнарядке картошку лопатил. Все выкопали и по домам.
Ага, продотрядовец, значит. Это дело. А то жрать все горазды, а в поле не выгонишь. Иэх! Он вогнал лезвие в крючковатое полено, оно хрустнуло, и две половинки, мелькнув белым нутром, отлетели в стороны. Во как, твою Люсю! Слыхал, че товарищ Старостин сказал? «В России кормит только труд», во!
Он много чего сказал. Максимов набил рот обжигающей кашей.
Зато правду! Всю страну, суки, по карманам распихать хотели. Благо дело, нашелся мужик, навел порядок.
«Ага! Конечно, порядок! Сидел бы ты в деревне, доярок лапал, а так подфартило, маши себе топором при кухне, да еще в Москве! Спасибо отцу родному, спасителю Отечества», подумал Максимов.
Я, вообщето, подумал из этих ты Не в розыске?
Нет, братан, чистый я. И хвостов нет. Могу бумаги показать.
Он пошевелился, как будто действительно решил полезть в карман за документами. «Началось! «Бдительность оружие воина». Рубил бы ты лучше дрова!»
Ладно, сиди уж! Мужик сапогом отбросил в кучу очередное расколотое полено. А в деревне понравилось?
Конечно. Воздух чистый, тишина. Самогон просто класс! Так и жил бы всю жизнь!
Тото и оно, с грусть выдохнул мужик, явно задетый за живое.
В хаосе кризиса ничего лучше не придумали, как вспомнить хорошо забытое старое. Творчески перосмыслив наследие товарища Троцкого, возродили «трудовые армии». Принудительный полукаторжный труд приказали считать высшим проявлением патриотизма. У кого еще сохранились иллюзии рыночной экономиики говорили об опыте Рузвельта, бросившим армию безработных на строительство дорог и тем самым вытащившего Америку из «Великой депрессии» тридцатых годов ХХ века. Большинство же на геннетическом уровне помнили трудовой энтузиазм первых пятилеток. Да и за годы «реформ» вкалывать почти за даром еще не разучились.
Если на производствах требовался болееменее квалифицированный труд, то в «продотряды» сгоняли всякий сброд и под конвоем этапировали на поля. Расчет и обсчет велся на «трудодни». По окончанию сезонных работ «трудодни» множились на норму выработки, делились на штрафы, из остатка вычитались расходы на содержание и добровольные пожертвования в Государственный фонд «Возрождение». В результате каббалистических вычислений «продотрядовец» получал пару мешков провизии, продуктовые карточки «трудовой категории» и справку для прописки по постоянному месту жительства.