Начинаем «Возмездие». Немедленно. Без шума, без суеты. Как тени. Живых ко мне, в «Каменный Мешок». Мертвых в Неву. Пусть ищут. Пусть гадают. И я задержал взгляд на Петрове, глянь, что там со Степаном. Если мертв похоронить за мой счет. Жену и детей в Вологде обеспечить. Тайно. Пенсия от «Благотворительного фонда Купца Сидорова». Приказ ясен?
Так точно, ваше высокопревосходительство, кивнул Петров, в его холодных глазах мелькнуло что-то человеческое.
«ПОЗОР! ШАБАРИН ЧУДОМ СПАССЯ ОТ ГНЕВА НАРОДА!» орала желтая «Пчела». «НАРОДНЫЙ ГНЕВ РАСТЕТ! РЕПРЕССИИ ТОПЛИВО ДЛЯ ТЕРРОРА!» вторила ей, прикрываясь либеральным флером, «Столичная мысль».
Карикатура на первой полосе «Пчелы» была особенно ядовита: я, невероятно толстый, с орденами величиной с блюдца, прячусь под столом в истерике, а крошечная бомбочка с фитильком пляшет передо мной; вокруг плачущие вдовы в черном, сироты с пустыми мисками и жирный кот, доедающий икру. Мастерски злобно. Деньги оппозиции, врагов внутри и снаружи, лились рекой, отравляя умы.
Через час я был уже на Совете попечителей Особого комитета, собравшемся в Малиновом зале. От дыхания двух десятков мужчин и жара каминов в зале было душно. Питерское лето в этом году теплом не радовало, так что окон не открывали. Царь сидел во главе стола, бледный, как мраморная статуя, пальцы нервно перебирали край скатерти.
Его глаза, обычно ясные, сегодня были мутными, избегали встречных взглядов, смотрели куда-то в пространство над головами министров. Попечители галерея лиц. Одни, как
старый князь Оболенский, прятали глаза в ворохе никому не нужных бумаг.
Другие, как саркастичный князь Воронцов, смотрели на меня с немым, но легко читаемым укором: «Довели!». Третьи, как лукавый барон Фитингоф, наблюдали со скрытым, едва уловимым злорадством.
Генерал-адъютант Карпов, начальник сыска Третьего отделения Собственной Его императорского величества канцелярии, наше «всевидящее око», разводил пухлыми руками, его лицо лоснилось от испарины.
Ваше императорское величество, господа советники заговорил он. Трудные, ох, какие трудные времена! Бомбисты змеи подколодные, мастера маскировки! Прячутся в самой гуще народа, как тараканы в щелях! Выявить, обезвредить задача тонкая, требующая времени, осторожности
В гуще народа? спросил я и мой голос прозвучал не громко, но с такой ледяной резкостью, что все вздрогнули, будто получили удар током. Даже царь поднял глаза. Я медленно встал, опираясь ладонями о почти горячую поверхность стола, чувствуя, как каждое звено орденской цепи давит на ключицы. Они ползают по главной улице столицы, генерал! Взрывают кареты на Невском проспекте средь бела дня! А где ваше «всевидящее око» Где ваша сеть осведомителей? Спят сладким сном в теплых постелях? Или ждут, пока змея ужалит самого Помазанника Божьего Я обвел взглядом стол, останавливаясь на тех, кто вчера в кулуарах шептался о «необходимости диалога», о «смягчении курса», о «политической целесообразности». Воронцов отвел глаза. Мягкотелость, господа, продолжил я, понизив голос до опасного шепота, который заставил всех наклониться вперед, это не добродетель! Это лучший корм для террора! Это их воздух! Каждая наша слабина, каждое колебание, каждый вздох сомнения это кровь на мостовой завтра! Кровь невинных женщин и детей! Вы этого хотите Вы готовы нести этот крест
Тишина в зале стала гробовой, звенящей. Слышно было, как потрескивают дрова в камине и как тяжело дышит Карпов. Генерал покраснел, как рак, потом побледнел до серого оттенка. Капелька пота скатилась по его виску. Царь смотрел на меня теперь пристально, почти с надеждой, как на последнюю соломинку.
Сила, продолжил я, чуть громче, отчеканивая каждое слово, чтобы оно врезалось в сознание, как гвоздь, Только сила. Точная, безжалостная и мгновенная, как удар карающей десницы Господней. Только она остановит этот хаос, эту чуму, разъедающую тело Империи! Россия не будет трепетать перед крысами, наводнившими ее столицу! Она их раздавит!
Едва я умолк, как заговорил император. Он даже поднялся. Так что пришлось встать всем присутствующим. Заложив руку за борт своего офицерского мундира, Александр в эту минуту стал похож на человека, который будет править Россией почти сто лет спустя. Если, конечно, история ее не изменится радикально, на что я рассчитывал.
Не хватало только трубки и грузинского акцента. Да и глаза были выпуклые романовские и смотрели не с хитроватым прищуром мудрого горца, а с византийской уверенностью в своем праве «царствовать и всем владети» Старцы в зале притихли, словно уже умерли. Понимали, что слово самодержца будет решающим.
Власть карать и миловать только в деснице Господней, заговорил он. И в моей, как Помазанника Божьего, но коли Он вручил мне карающий меч, я вправе его вложить в руку того, кто не поднимет ее на невинного, но отнимет жизнь у того, кто стремится отнять ее у других. Человек, в руки которого я вверяю сейчас этот меч, находится среди вас, господа. Он уже доказал своей службой интересам Империи, своей верностью Престолу, любовью к Богу и Отечеству, что не посрамит честного имени русского дворянина, сколь жестокими бы его деяния ни казались тем, кто излишне мягкосердечен к нашим врагам. Посему всем министерствам и департаментам империи, всем ее служащим, надлежит повиноваться ему, как мне самому. Любое противодействие этому человеку по злому ли умыслу, по недоумию ли будет расцениваться мною, как государственная измена, со всеми вытекающими из оного последствиями. Доведите сие до своих подчиненных, господа, советники. Разумеется негласно.