Шрифт
Фон
В этой девочке столько хранилось тепла,
Женской неги и детской игры
Каждый миг она неповторима была,
Расточая без счета дары.
А в тот вечер был полон любовью весь мир
Беззащитен, бездонен и тих.
И планета Сатурн, и звезда Альтаир,
Не мигая, смотрели на них.
Поздно ночью его оторвали от сна
Шах зовет. Разве шах занемог?
Что случилось? спросонок спросил Ибн Сина.
Раб ответить на это не мог.
Не причуда, над шахом забравшая власть.
Не болезнь разбудила дворец.
К ним в Гургандж беспокойная весть ворвалась
От султана Махмуда гонец.
В этот раз не соцветье шелков, не казну.
Не красавиц с метелью в глазах.
Тех ученых велел он доставить в Газну,
Что собрал у себя хорезмшах.
Шах печально глядит на ученых друзей.
Разве в чем-нибудь он виноват?
От султана зависит он жизнью своей.
На султанской сестре он женат.
Шах! поднялся старик Масихи в тишине.
Что мне делать никак не пойму.
Меч ислама Махмуд, христианину, мне
Ехать прямо на плаху к нему.
Шах, сказал Ибн Сина, поднимаясь, прости
И спасибо на все времена.
Но к султану Махмуду мне нету пути,
Лучше смерть для меня, чем Газна.
Не ученого ищет султан, а льстеца,
Чтоб на всех газневийских углах
Славил имя его и твердил без конца
Вместо истины слово «аллах».
Шах сказал Пусть бы я запечатал свой рот,
Твое имя повсюду в ушах.
Рано утром султанский посланец придет.
Но ведь есть еще ночь, о мой шах!
Да, но что тебя ждет в каракумских песках?
А в Газне и почет, и покой,
И довольство, и слава, и дом
О мой шах,
Видишь, звезды горят над рекой.
Можно двигаться целую ночь напролет
Шах смахнул на прощанье слезу.
Сам тебя доведу я до главных ворот,
Проводник и верблюды внизу.
Вот и все. Оставалось забыть про дела,
Взять Ширин и пойти по земле.
Он вбежал. А любимая тихо спала.
Пальцы словно струились в тепле.
Как ей, тоненькой, перенести переход
Семь хорезмских песков впереди,
И куда он отсюда ее приведет,
Где совьет ей гнездо на пути?
Так сидит он, не двигаясь, может быть, год,
Или час, или десять минут
Чернокрылые волосы в руки берет
Где для них он отыщет приют?
Только выбора нет Он уходит во тьму,
Оставляя ей шепот скупой:
Спи, Ширин. Вот найду, где раскинуть кошму,
И тотчас же пришлю за тобой.
Кто же знал, что, скрываясь, меняя жилье,
За песчаными стонами вьюг
Больше он никогда не коснется ее,
Этих легких, единственных рук.
Вместе с ним уходил Масихи, уронив
Две слезы из-под старческих век.
Ибн Сина от прохлады урючин и слив
Начинал иссушающий бег.
БАЛЛАДА ПЕСКА
Опять султанская милость гонца он прислал в твой дом,
Чтоб мудрость твоя явилась к нему на пытку добром.
Беду готовило утро, ты ночью ушел в пески.
С тобою старый и мудрый, длинный, как путь, Масихи.
Звезды круглы и желты, им вышина тесна.
Как далеко ушел ты, неистовый Ибн Сина!
Исчезли зори Хорезма теперь ты на свете один
И руки тянуть бесполезно к твоей безвозвратной Ширин.
Бархан подставляет гребень, пески его высоки.
Как минарет на небе, вырезан Масихи.
Песок под ногами льется. Как время, один он прав.
Вчера дошли до колодца, упали, к воде припав.
Oтлeживaлиcь, покуда остынут чуть-чуть пески.
Но еле влез на верблюда измученный Масихи.
И снова встают барханы, лучами обожжены.
И кругло глядят вараны с розовой вышины.
Колючий куст саксаула верблюд обогнул. И слегка
Вдоль щеки потянуло прохладой издалека.
Светило окутав тенью, столб серой пыли возник.
Что это за виденье?
Буря, сказал проводник.
Верблюды легли без приказа. Ветер хлестнул нараспев.
И люди упали сразу, поклажу снять не успев.
И тут же ударил наискосок
Желтый песок, серый песок.
Соседний бархан нелепо качнулся и, как живой,
Вдруг заплясал по небу под тонкий шакалий вой.
Иголками колет, бьет в висок
Черный песок, красный песок.
Поняв, что песок хозяин, в последний миг Ибн Сина,
Увидел, как на глаза им обрушивается стена.
Обрушивается в потемках, неведома и страшна,
Обрушивается так громко, что вдруг пришла тишина.
Его, отшибая память, мотало, как тряпки кусок.
А он пытался ногтями, коленями врыться в песок.
И вновь погружался в небыль, зубами не доскрипя
Висело звездное небо, когда он пришел в себя.
Жизнь вернулась, как чудо, а вместе с нею беда
Нет спутников, нет верблюдов и ни одного следа.
Под млечным недвижным потоком вычерчивая круги,
За двести шагов к востоку нашел он труп Масихи.
Укрыт бородой, как тучей, раскинув ветви рук,
Такой большой и могучий лежал его старший друг.
Чтоб не достался шакалам, вдали от людских дорог,
Он друга мало-помалу укрыл в каракумский песок.
Стоял он, в молитве склоненный над местом, где спит старик.
Стоял он, освобожденный от дружбы, от споров и книг.
Освобожденный от счастья, куда замело следы,
От ненавистной власти, от пищи и от воды.
Глазами взглянув пустыми на все, что стыло вокруг,
Он двинулся по пустыне, по желтым звездам на юг.
Когда ослабели ноги, с пустыней наедине,
Стараясь не сбиться с дороги, пополз он, как краб на дне.
Вот если б он верил, имя призвал бы на помощь в песках
Несхожий с богами другими, лица не имеет аллах.
Никто не смутил его сана ни кистью и ни резцом.
Но вот он глядит с бархана Махмудовым плоским лицом.
Кричит Ибн Сина оробелый:
Пока я еще живой,
Если ты есть, то сделай песок хоть на миг травой!
Прерывистое дыханье уже не подвластно ему.
Хохочет лицо на бархане и пропадает во тьму.
Это начало смерти. Давит палящий свод.
Нет, черт побери, он стерпит, он до воды доживет!
Вода казалась рядом, булькая и дрожа.
То рушилась водопадом, то каплей стекала с ножа.
Он к ней подползал через пламя, почти настигал ее,
Дотягивался губами и падал в небытие
Очнулся, смутный и пьяный, пустыней по горло сыт.
И понял вдруг, что с бархана Ширин на него глядит.
С неизъяснимой болью, испуганна и бледна,
Через песчаное поле зовет его молча она.
Рванувшись к Ширин навстречу, сжав пахнущий кровью рот,
Он небо поднял на плечи, и встал, и шагнул вперед.
Багровое солнце заходит, а справа под солнцем почти
Заброшенный старый колодец стоит шагах в десяти.
Две горсти воды, он выжал и выжил в мертвом краю.
И вышел, все-таки вышел к живому людскому жилью.
Шрифт
Фон