Шрифт
Фон
Он идет, нетерпеньем гоним.
А навстречу вздымается черный огонь.
Тень гулямов солдат на огне,
И разубранный золотом бронзовый конь,
И пришелец султан на коне.
Убыстряя шаги через свет, через тьму,
Понимает уже Ибн Сина
Это Книги горят, задыхаясь в дыму.
Это стонут в огне Письмена.
Он к пожарищу рвется, но копья стоят.
Преграждая дорогу ему.
И тогда, раздирая о копья халат,
Он к султану бежит самому.
Прикажи потушить! его губы кричат.
Тот сужает задымленный глаз:
Богомерзкие книги дают этот чад,
Чтобы светоч Корана не гас.
В этих книгах вся мудрость земли сплетена,
Ты и к книгам беспомощным лют,
Забавляешься смертью! кричит Ибн Сина,
Ты забыл, сам ты смертен, Махмуд!
Что ж, бухарец, султан усмехнулся,
пророчь!
И столкнул его с места конем,
Мне убить тебя надо за дерзость. Но прочь!
Не мешай любоваться огнем.
Ветер был. Он золою засыпал весну.
Птицы в голых ветвях не поют.
И унес из родной Бухары Ибн Сину
Прошагавший по пеплу верблюд.
Караванщик, знакомец с мальчишеских дней.
Видит слезы на добрых глазах.
Я, как Книга, беспомощен был перед ней.
Перед кем?
Перед смертью.
В слезах
Все, что напрочь отрезано или мертво
И назад не вернется уже.
Двадцать лет это юность? Смотря для кого.
Боль и злоба к Махмуду в душе.
Покачал головой караванщик.
Ты мудр.
Но иначе зовется беда.
Если б вправду там был газневийский Махмуд,
Ты живым не ушел бы тогда.
Видишь, город ученых Гургандж впереди,
Весь в дворцах и аллеях чинар.
Как придем туда прямо к везиру иди.
Там мудрец не один начинал
Поднимался Гургандж у реки на плече.
И не думал, не знал Ибн Сина,
Что бухарская слава о нем, о враче,
Здесь, в столице Хорезма, слышна.
Сам везир старец с мыслью, парящей в веках,
Поднялся перед ним, как судьба.
Вот и служба у шаха, и деньги в руках.
Чтоб купил себе дом и раба.
Есть ли место печальнее рынка рабов?
Он идет мимо взглядов тупых.
Мимо слез, мимо горько опущенных лбов,
Мимо мускулов полуслепых.
В этом мире страданья, беды и тоски
Вдруг хлестнул его девичий взгляд.
А глаза так отчаянны, так широки,
Что, наверно, ресницы болят.
Рослый работорговец с лицом как урюк,
Молчаливо ощеривший рот,
Из пятнадцатилетних девчоночьих рук
Несмышленыша мальчика рвет.
Стойте! властно велел Ибн Сина.
Мой товар,
огрызнулся купец, не тревожь!
Покупает мальчишку вон тот сыровар,
А сестру его не оторвешь.
Что в ней было? Невылитых слез тишина?
Ветер черных волос у лица?..
Покупаю обоих, сказал Ибн Сина
И увел их домой от купца.
Дома к легким ногам его пала Ширин.
К ним губами и пламенем скул.
Поднял девушку новый ее господин
И в глазах у нее утонул.
А назавтра его пригласил хорезмшах.
У эмира в бухарском дворце
Надо было рассчитывать каждый свой шаг,
Благолепье храня на лице.
Здесь встречал его юноша, сверстник встречал,
Их глаза друг для друга зажглись.
Шах рукою обвел несмолкающий зал:
Вот, прошу в мой ученый меджлис!
Что такое меджлис? Голоса, и чалмы,
И халаты из всех городов.
Острословы, хранители истин, умы.
Сочинители длинных трудов.
Здесь читались трактаты, звенели стихи.
Ибн Сине оказались сродни
Добрый седобородый гигант Масихи
И великий аскет Бируни.
Астроном Бируни был хозяином звезд.
С ним бухарец поспорить любил.
В споре каждая мысль поднимается в рост.
Прибывает сомнений и сил.
Вечен мир, восклицал он,
и не сотворен.
А аллах? щурил глаз Бируни.
Он велик, отвечал Ибн Сина, только он
Непричастен к созданью земли!
Непричастен он к людям в глазах у меня
Бухары разметавшийся прах,
Мертвецы и сокровища в пляске огня
Если есть, где же был он, аллах!
Брат, шептал Бируни, не пойму одного.
Или застят мой взгляд облака,
Во вселенной я место ищу для него
И найти не умею пока.
Что такое меджлис? Меж невежд и ханжей
Это маленький остров. На нем
Голос истины громче и воздух свежей,
День сливается с завтрашним днем.
Масихи был одним из ученых врачей,
С Ибн Синою характером схож.
И не сразу поймешь, чей диагноз точней,
Чей верней хирургический нож.
Вместе с тем он наивную веру таил
В то, что жизнь его звездам видна. Он вздыхал:
Лютый враг мой звезда Альтаир,
Горе мне, если близко она!
Масихи был, наверное, старше втройне,
И советы его глубоки.
Но не только к нему, а уже к Ибн Сине
Шли хорезмские ученики.
А когда оставался один Ибн Сина,
От друзей два часа оторвав,
Он спешил в свой мирок, где была тишина
И кипели отвары из трав.
Познавал он металлы и звездную стынь,
Связь ушедших и новых времен,
Понял тайну рождения гор и пустынь,
Здесь задумал Врачебный канон.
Но в каких бы глубинах ему ни греметь,
Помня счет человеческих бед,
На подушках напротив усаживал смерть,
Чтоб понять, как сломать ей хребет.
Вел он с нею свой давний, свой яростный спор,
Набирал потихонечку власть
То целебный настой возникал, то раствор,
То рождалась волшебная мазь.
Смерть идет вслед за каждым все долгие дни,
Словно камень летит из пращи.
Я найду ее тайну, поверь, Бируни!
Друг в ответ улыбался. Ищи.
Имена их сплелись в пересменке веков,
Так и жить бы до поздних седин
Открывать, сомневаться, лечить бедняков,
А потом возвращаться к Ширин.
Шрифт
Фон