Шрифт
Фон
Произведения, включенные в тетрадь «Для Чернокнижных вдохновений», писались в разное время, в том числе некоторые и позднее, чем основной корпус (см. датировку под текстом «Ал. Дм. Г.щ.н...» и т. д.). Но включение их всех в чернокнижную тетрадь не случайно: таким образом создавался единый цикл, а написание произведений приурочивалось к «нечистому» пространству деревни «Чертово».
И. С. Тургенев РАЗГОВОР
Мария, увенчай мои желанья.
Моею будь и на твоих устах
Я буду пить эдемские лобзанья.
Богаты вы? Нет сам без состоянья.
Один, как говорится, хуй в штанах!
Ну нет нельзя, ответствует уныло
Мария, не пойду нет, если б два их было!
Н. А. Некрасов, И. С. Тургенев (и А. В. Дружинин?) ПОСЛАНИЕ К ЛОНГИНОВУ
Недавний гражданин дряхлеющей Москвы,
О друг наш Лонгинов, покинувший увы!
Бассейной улицы приют уединенный,
И Невский, и Пассаж, и клуба кров священный,
Где Анненков, чужим напоенный вином,
Пред братцем весело виляет животом,
Где, не предчувствуя насмешливых куплетов,
Недолго процветал строптивый Арапетов,
Где, дерзок и красив, и низок, как лакей,
Глядится в зеркало Михайло Кочубей,
Где пред Авдулиным, играющим зубами,
Вращает Мухортов лазурными зрачками,
Где, о политике с азартом говоря,
Ты виртембергского пугал секретаря
И не давал ему в часы отдохновенья
Предаться сладкому труду пищеваренья.
Ужель, о Лонгинов, ты бросил нас навек?
Любезнейший поэт и редкий человек!
Не ожидали мы такого небреженья.
Иль мало мы к тебе питали уваженья?
Иль полагаешь ты, что мы забыть могли
Того, кем Егунов был стерт с лица земли,
Кто немцев ел живьем, как истый сын России,
Хотинского предал его родной стихии,
Кто верно предсказал Мильгофера судьбу,
Кто сукиных сынов тревожил и в гробу,
Того, кто, наконец, о подвиг незабвенный
Поймал за жирный хвост весь причет наш священный?
Созданье дивное! Ни времени рука,
Ни зависть хитрая лаврового венка
С певца Пихатия до той поры не сдернет,
Пока последний поп в последний раз не пернет!
И что же! нет тебя меж нами, милый друг!
И даже верить ли? ты нынче свой досуг
Меж недостойными безумно убиваешь,
В купальне без штанов с утра ты заседаешь;
Кругом тебя сидят нагие шулера,
Пред вами водки штоф, селедка и икра.
Вы пьете, плещетесь и пьете вновь до рвоты!
Какие слышатся меж вами анекдоты!
Какой у вас идет постыдный разговор!
И если наконец вмешаешься ты в спор,
То подкрепляешь речь не доводом ученым,
А вынимаешь член и потрясаешь оным!
Какое зрелище! Но будущность твоя
Еще ужаснее... Так, вижу, вижу я:
В газетной комнате, за «Северной Пчелою»,
С разбухшим животом, с отвислою губою,
Среди обжорливых и вялых стариков,
Тупых политиков и битых игроков
Сидишь ты, то икнешь, то поглядишь сонливо...
«Эй, Вася! трубочку!» проговоришь лениво,
И тычет в рот тебе он мокрым янтарем,
Не обтерев его прилично обшлагом.
Куря и нюхая, потея и вздыхая,
Вечерней трапезы уныло выжидая,
То в карты взглянешь ты задорным игрокам,
То Петербург ругнешь, за что не знаешь сам...
А там, за ужином, засядешь в колымагу
И повлекут домой две клячи холостягу
Домой, где всюду пыль, нечистота и мрак,
И ходит между книг хозяином прусак.
И счастие еще, когда не встретит грубо
Пришельца позднего из Английского клуба
Лихая бабища ни девка, ни жена.
Что ж тут хорошего? Ужели не страшна,
О друг наш Лонгинов, такая перспектива?
Опомнись, возвратись! Разумно и счастливо
С тобою заживем, как прежде жили, мы.
Здесь бойко действуют кипучие умы:
Прославлен Мухортов отыскиваньем торфа,
Из Вены выгнали барона Мейендорфа,
Милютина проект ту пользу произвел,
Что в дождь еще никто пролеток не нашел,
Языкова процесс отменно разыгрался:
Он без копейки был без денежки остался.
Европе доказал известный Соллогуб,
Что стал он больше подл, хоть и не меньше глуп,
А Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился конечно, не ошибкой...
И Арапетов сам сей штатский генерал,
Пред кем ты так смешно и странно трепетал,
Стихами едкими недавно пораженный,
Стоит, как тучный вол, обухом потрясенный,
И с прежней дерзостью над крутизной чела
Уж не вздымается тюльпан его хохла!
А. В. Дружинин и Н. А. Некрасов ПЕСНЬ ВАСИНЬКЕ
Доброе слово не говорится втуне. Гоголь
Хотя друзья тебя ругают сильно,
Но ты нам мил, плешивый человек.
С улыбкою развратной и умильной
Времен новейших сладострастный Грек.
Прекрасен ты как даровитый странник,
Но был стократ ты краше и милей,
Когда входил в туманный передбанник
И восседал нагой среди блядей!
Какие тут меж нас кипели речи,
Как к ебле ты настраивал умы,
Как пердежом гасили девки свечи...
Ты помнишь ли? но не забудем мы!
Среди блядни и шуток грациозных,
Держа в руке замокнувший гондон,
Не оставлял и мыслей ты серьезных
И часто был ты свыше вдохновлен.
Мы разошлись... иной уехал в Ригу,
Иной в тюрьме, но помнит весь наш круг,
Как ты вещал: люблю благую книгу,
Но лучшее сокровище есть друг!!!
О дорогой Василий наш Петрович,
Ты эту мысль на деле доказал,
Через тебя ерливый Григорович
Бесплатно еб и даром нализал.
Тот, кто умел великим быть в борделе
Тот истинно великий джентльмен.
Еби сто раз, о друг наш, на неделе,
Да будет тверд твой благородный член.
Пускай, тебя черня и осуждая,
Завистники твердят, что ты подлец.
Но и в тебе под маской скупердяя
Скрывается прещедрый молодец.
О, добр и ты!.. Не так ли в наше время,
В сей блядовской и осторожный век,
В заброшенном гондоне скрыто семя,
Из коего родится человек.
Шрифт
Фон