Шрифт
Фон
Картина вторая День смерти Мариам
Наступила осень. Ночи холоднее и темней.
Налетает ветер, листья рвет с полунагих ветвей,
Поднимает пыль и гонит по земле среди камней.
Так всегда: мгновенна юность, старость вслед спешит за ней.
Я сижу на том же месте, и печаль в душе моей.
Птицы певчие заснули, лишь вороний слышен крик,
Словно шум от крыл Мункира в чащу мертвую проник.
Красота ушла из мира, пожелтел Шамрана лик.
Как судьба непостоянна, как лукав ее язык:
Что она создаст однажды, то разрушит в тот же миг.
И встает в воспоминанье светлой ночи тишина,
Час, когда плыла в молчанье венценосная луна.
Властной силой на свиданье Мариам влекла весна,
А сегодня без дыханья, в белом саване она,
Без движенья, без желанья, вечной тьме обречена.
Над могилою согнувшись, горсть за горстью сыплет прах
Одинокий старец. Горе и тоска в его глазах.
Вновь и вновь к немой могиле обращается в слезах.
Злая участь прядью белой зазмеилась в волосах.
Видно, он боролся много и не знал, что значит «страх».
Вдруг горбатая старуха незаметно подошла,
Затряслась, меня увидев и, дрожа, произнесла:
«Сто проклятий тегеранцам, приносящим столько зла!
Да погибнут эти люди за греховные дела!»
Так кричала и ногтями щеки до крови рвала.
«Матушка, ее спросил я, но моя ли тут вина,
Что грустит почтенный старец и что гневом ты полна?
Расскажи мне, что случилось!» И ответила она:
«Тегеранцем недостойным дочь его совращена
И была сегодня втайне от родных погребена».
Я рассказ старухи слушал, состраданием томим.
Не встречал я старца раньше и не знал, что было с ним.
Но когда открылось имя Мариам ушам моим,
Словно вспыхнуло все сердце и поднялся черный дым.
Все прослушал до конца я, молчалив и недвижим.
«Ярким светочем Шамрана эта девушка слыла.
Стан был строен, косы длинны, грудь высокая бела.
И умом была богата и хозяйственна была.
Но лукавому мальчишке честь и душу отдала,
Полюбила, обманулась и от горя умерла.
Он за ней два года бегал, непрестанно повторял:
Ты Ширин, перед тобою я Фархадом нежным стал.
Он манил девчонку счастьем и жениться обещал,
Но прошло в любви полгода, стал он вдруг угрюм и вял.
И теперь не встреч с любимой, а разлуки он искал.
Этой осенью сказал он: Наша страсть прошла, как сон,
А жениться предлагают мне давно со всех сторон.
С издевательской насмешкой дал совет постыдный он:
Брось Шамран, а в Шахре-ноу есть веселенький притон.
Поживешь там без печали, а потом из мира вон.
Как-то опиуму дозу принесла она домой,
Приняла и той же ночью обрела навек покой.
На земле отец остался с окровавленной душой,
Сам одел он дочку в саван, сам укрыл ее землей,
Чтоб от жителей Шамрана скрыть позор ее и свой.
О, проклятье тегеранцам! Слабы мы, они сильны.
Что хотят то могут сделать и не чувствуют вины.
Им аллах воздаст за это. Будут все обречены!»
Тут старуха замолчала. И, без слов удручены,
Мы стояли неподвижно у заброшенной стены.
Старик
Под черной землей теперь Мариам.
Ты спишь, моя милая дщерь Мариам!
Земным обольщеньям не верь, Мариам!
Часть вторая
Судьба отца Мариам и его идеал
Трое суток промелькнули с похорон, как смутный миг.
Вновь к могиле возвратился горем сломленный старик.
Он чело склонил угрюмо и к надгробию приник.
Я с прогулки возвращался, старика увидел лик,
И нашел слова участья мой взволнованный язык.
Поэт
Пусть господь тебя утешит в неизбывной скорби час.
Ноет сердце мне известно, что случилось здесь у вас.
Старик
Господин, ты разве слышал о беде моей рассказ?
Поэт
Да, я слышал, о несчастный, что светильник твой угас.
Розу юную землею бог укрыл от наших глаз.
Только вспомню тегеранца, что с нечистою душой
Для утехи скоротечной растоптал цветок такой,
Шлю я тысячу проклятий на ничтожный род людской,
Он отродье обезьянье, змей с холодной чешуей.
Я плюю на злое небо, что плодит мерзавцев рой.
Старик
Из-за юного мерзавца ненавидишь ты людей.
О, поверь, он в этом мире не единственный злодей.
Если хочешь, то послушай о лихой судьбе моей.
Сам я родом из Кермана. Видел много светлых дней,
Уважаем был, и шаху я служил других честней.
Но в году девятисотом в тот остан, где я служил,
Из столицы губернатор мне на горе прислан был.
Помогал ему в делах я, он ко мне благоволил
Как-то раз меня к себе он, улыбаясь, пригласил
И найти ему красотку для забавы поручил.
Я сказал, что не подходят мне подобные дела,
Я мужчина, а не сводня, честь во мне не умерла.
Он воскликнул: «Это шутка, извини, не помни зла!»
Сам же стал ко мне придирчив, злость его предлог нашла
Очень скоро был я схвачен, и тюрьма меня ждала!
Был избит я беспощадно, от работы отстранен,
Был публично обесчещен, званья и чинов лишен.
Видно, честь и благородство не для нынешних времен,
Их теперь скрывать стремится, кто достаточно умен,
Как одежду в жирных пятнах, как беседу глупых жен.
Всех презреннее в Кермане был беспутный мурдашуй.
Ночью он пришел к сатрапу и промолвил: «Не тоскуй!
Я твою уважу просьбу. Вот сестра моя целуй!»
А потом и дочь привел он, и жене велел: «Ночуй!»
Охладел правитель к бабам, брата он привел: «Пируй!»
Он потворствовал сатрапу, угождал ему во всем,
С ним он пьянствовал ночами, помогал в правленье днем,
Чин и должность заработав этим мерзостным путем.
Получил он и поместья, стал вельможей, богачом.
Нарекла толпа пустая мурдашуя мудрецом.
О моей послушай доле. Был жесток со мною рок.
В бедности моя супруга умерла в недолгий срок.
Мне ковром земля служила, голод внутренности жег.
В нищете и униженье я три года жил как мог.
Вдруг блеснул из Тегерана мне надежды огонек.
Слух разнесся, что в столице горсть решительных людей
Справедливости добиться хочет для страны своей.
С деспотизмом нам сразиться час настал; я звал друзей
Для борьбы объединиться, звал во имя лучших дней.
Всех, кто битвы не боится, я будил огнем речей.
Был я вызван мурдашуем; он сказал, скрывая страх:
«Возмутителей не слушай, их призывы жалкий прах.
Конституцию дадут вам в день, когда захочет шах.
Ну, а шах решит не раньше, чем велит ему аллах!»
«Нам с тобой не по дороге», я ответил в двух словах.
Своему святому делу я ни в чем не изменил,
Укрепил свою решимость и друзей объединил.
Мурдашуй же вероломный месть жестокую таил:
В ночь глухую из Кермана я с семьею изгнан был
Под предлогом тем, что смуту я в сердца людей вселил.
Днем и ночью из Кермана шли мы тропкой ледяной.
Муть морозного тумана даль закрыла пеленой.
А в кармане ни тумана, корки хлеба нет с собой.
Вьюга выла непрестанно, нас кружа во тьме ночной
До Наина утром рано я дошел едва живой.
Тех, кто стал свободы другом, очень много было там.
Услыхав о наших бедах, все сочувствовали нам.
Дали мне приют и деньги, как дают своим друзьям.
Я жену нашел меж ними, и родилась Мариам
В день, когда указ о воле шах издать решился сам.
Весь народ был рад и счастлив, я же счастлив был вдвойне:
Рад был дочери рожденью и движению в стране.
Но недолгим было счастье: все опять свелось к войне
Между шахом и народом. Весь Иран пылал в огне.
Монархисты победили и опять грозили мне.
Я решил укрыться в Рее и пошел кружным путем.
По дороге был я схвачен. Очутился под замком.
Сколько грязи, сколько смрада, сколько муки было в том!
Две недели я томился в подземелье ледяном.
Но мой друг освободился и меня он спас потом.
Мчались дни, ничто на месте не стоит. Пришла весна,
И потребовала мести оскорбленная страна.
И была тогда свободе наша армия верна,
И погибших депутатов кровь была отомщена.
И смела тогда монарха возмущения волна.
.
Я, кто новому закону отдал молодость свою,
Кто, борясь, остался нищим, позабыт в родном краю,
Заявление я подал, описал, что ем и пью,
И просил совсем немного: должность прежнюю мою.
Не напрасно ведь страдал я и участвовал в бою.
Каждый день с тех пор полгода я являлся в Кабинет,
Каждый день «придите завтра», каждый день ни «да», ни «нет».
Но дошло до Сипахдара, начертал он мне ответ:
«Не волнуйтесь, не спешите, впереди немало лет».
А чиновник канцелярский мне разумный дал совет:
«Гнев тебя напрасно гложет, тщетны все твои труды,
Революция не может дать ни хлеба, ни воды.
Уходи же, брось старанья, не дождаться бы беды!»
О свобода, для чего же я вступил в твои ряды?
Ждал я должности и что же? Ни работы, ни еды.
Из-за этих злоключений и жена моя слегла
В лихорадке; вся иссохнув, душу богу отдала.
Дочь одна со мной осталась; как тюльпан она цвела.
Кто над нею надругался, верно, был исчадьем зла.
Он украл мою голубку, и ее сокрыла мгла.
Что сказать о днях минувших? Что же дал нам новый строй?
Как и прежде, негодяи правят гибнущей страной.
Если это есть свобода право, лучше гнет былой.
Я с политикой простился, породнился я с землей,
Жил в лачуге, и трудился, и доволен был судьбой.
Шрифт
Фон