Шрифт
Фон
Узнавши, что заняли Мекку потомки Фатьмы
Узнавши, что заняли Мекку потомки Фатьмы,
Жар в теле и радость на сердце почувствуем мы.
Прибудут одетые в белое божьи войска;
Месть Бога над полчищем черных, надеюсь, близка.
Пусть саблею солнце из рода пророка взмахнет,
Чтоб вымер потомков Аббаса безжалостный род,
Чтоб стала земля бело-красною, словно хулла,
И истинной вере дошла до Багдада хвала.
Обитель пророка его золотые слова.
А только наследник имеет на царство права.
И, если на западе солнце взошло, не страшись
Из тьмы подземелий поднять свою голову ввысь.
Я ни ада, ни рая не сумею найти
Я ни ада, ни рая не сумею найти.
Из чего мою глину Ты содеял, Господь?
Как блудна, как безбожна, как несчастлива плоть,
Ни надежды, ни веры не имею в пути
Когда-то я в книге какой-то читал
Когда-то я в книге какой-то читал,
Что некто во сне Сатану увидал.
Тот был кипариса стройнее на вид,
И свет исходил от прекрасных ланит.
Сказал человек: «О отец суеты!
Пожалуй, красивее ангелов ты,
А в банях украдкой рисуют тебя,
Противно и гадко рисуют тебя».
Тут див, испустивши рыданье и вздох,
Ответил: «Ты видишь, не так уж я плох.
Во мне безобразного нет ничего,
Но кисти в руках у врага моего».
Пей вино
Пей вино!
Сожги святые книги!
Брось огонь в святилище Каабы!
Гостем будь языческих кумирен!
Только людям не твори обиды.
Я дома любимой под вечер достиг
Я дома любимой под вечер достиг.
Там вздох мой из боли сердечной возник,
А пыль, что упала с ее башмака,
К глазам я прикладывать ныне привык.
Вдова, если даже из близких она
Вдова, если даже из близких она,
Для нового мужа змея, не жена.
Скорми хоть мосамму, хоть курицу ей,
Она лишь покойнику вечно верна.
Трех любимых имею друг друга пестрей
Трех любимых имею друг друга пестрей,
Куропаточка-друг, попугай, соловей.
К попугаю моя потянулась рука,
Соловей с куропаткой бежали скорей.
Как печально, что наши сердца не в ладу
Как печально, что наши сердца не в ладу,
Ты смеешься, я плачу, тоскую и жду.
Полюбившее сердце сгоревший кебаб,
Так не жги ж его больше, как душу в аду.
Темноокая мне померанец дала
Темноокая мне померанец дала,
Я подумал: «От бога посылка пришла».
И отвел ее за угол, за руку взял,
А она поцелуем меня обожгла.
Переулком моя дорогая идет
Переулком моя дорогая идет.
Аромат ее локонов ветер несет,
Всколыхнул он мне душу известьем о ней,
От молитвы отвлек засмеявшийся рот.
Летом зной изнуряющий, мучит жара
Летом зной изнуряющий, мучит жара,
А зимою ветров со снегами игра.
Хорошо лишь весною, когда в Ноуруз
Приглашения слышишь с любого двора.
Дорогая, расстаться с душой не беда
Дорогая, расстаться с душой не беда,
Расставание с другом труднее всегда,
Я собрался в дорогу, а милая здесь.
Как могу без нее я скитаться года?
Можно сердце красоткам небрежно отдать
Можно сердце красоткам небрежно отдать,
Можно другу покой безмятежный отдать,
Ну, а если садовник согласие даст,
Можно ключ от души самой нежной отдать?
Увязала вьюки и ушла поскорей
Увязала вьюки и ушла поскорей
За кочевьем в бескрайность далеких степей,
Беззаботность и юность и гордость моя,
Все ушло за кочевьем любимой моей.
Показалась звезда, а за нею луна
Показалась звезда, а за нею луна,
Ночь ясна, каравану дорога видна.
Не спеши караванщик, подруга моя
Так нежна и слаба, не отстала б она.
Чем я был? Был в ладони любимой иглой
Чем я был? Был в ладони любимой иглой,
И меня она крепко сжимала рукой.
Смерть пришла, чтобы душу забрать у меня,
Но душа моя скована с милой душой.
Лучшее деяние скряги
Раз умирал скупец, скорбя о той казне,
Что он копил всю жизнь, пренебрегая сном;
О треволнениях, что он переносил.
Крестьянский урожай к себе сбирая в дом.
Несытому, ему, как выпить океан,
Был караван-сарай, наполненный зерном.
Он этого зерна за всю бы жизнь не съел,
Но строгий вел учет ему он день за днем.
Вот умер скряга так, как прочие скупцы.
И вот уже никто не говорит о нем.
А что же доброе он в жизни совершил?
Лишь то, что умер он в ничтожестве своем.
19091920 Жалоба
Изнемог я, блуждая по Рею,
Не стонать от несчастий не смею,
Разве правду писать невозможно,
Иль мои доказательства ложны?
Или доводы слабы, как тени?
Или слабы мои убежденья?
Разве я в прихлебателей стае
Клянчил хлеб у дверей негодяев?
Обивал у министра пороги?
За подачку ли кланялся в ноги?
Нет! Но стали в блистательном Рее
Оскорбления долей моею.
Грех мой в том, что с другими не схож я,
Тягочусь я безумьем и ложью.
Я страдаю от козней кастратов,
Ибо семенем чресла богаты.
Я не вождь для простого народа,
Не игрушка для знатного рода.
И за это, как прежде пророки,
Заключен я в мой дом одинокий.
То меня посылают в изгнанье,
За талант и бесспорные знанья;
То глупцы осыпают хулою
Клеветнической, словно золою.
Ибо жизнь моя в слове чудесном,
Счастье в дивном искусстве словесном.
Потому что кладу я частицы
Современной души на страницы.
Нет, не будет сокрыто веками
Между строк затаенное пламя.
Как звезда, для родного Ирана
Будет стих мой светить постоянно.
Потому что и в счастье и в горе
Буду тверд я, и в битве и в споре.
В этом грех мой, и с ним постоянно
Я иду по дороге Сальмана.
Я не лжец, не лукавый придворный,
Чужд я лести и хитрости черной.
Как огонь, мое светится слово,
Честь прозрачней воды родниковой.
Я снискал себе имя по праву,
Презирая дешевую славу.
Я умом добывал себе пищу,
Я горбом себе строил жилище.
Мысль пылала в бессонные ночи,
Не смыкались усталые очи.
Как струна, напрягалися чувства
Много лет для святого искусства.
То меня англичане когтили,
То мне русские зубы крушили.
Их гоненье и частые беды
Гнали к Рею меня из Мешхеда.
Рот мой, сыпавший жемчуг без страха,
Заткнут ныне велением шаха.
Бедам предан я ныне в угоду
Ненавидящим нашу свободу.
Проходимцем меня называют,
Помышленья мои искажают.
Жизнь моя это к правде стремленье,
Ныне горечь моя в исступленье
Стала выше небесного круга,
Но истерлась на теле кольчуга.
Я мечтал, что закон и свободы
Утвердятся на долгие годы.
А теперь не хватает отваги,
Чтобы слово доверить бумаге.
О свобода, свобода святая,
Я о встрече с тобою мечтаю!
Чтоб идти за победой твоею,
Я кричу, я зову тебя к Рею.
Шрифт
Фон