На самом возвышенном месте, на холме у слияния рек Псковы и Великой стоит детинец Пскова, его кремль Кром, а сердце Крома Троицкий собор, где и ждал царя преподобный отец Корнилий глава псковского духовенства.
Любил царь Иван действовать обстоятельно, осматривать все самому, не упуская никакой мелочи. Потому решил он проехать все концы Пскова, начиная от бедного Запсковья, где жил ремесленный трудовой люд, после осмотреть Срединный купеческий город, побывать у приказных палат Довмонтова города, въехать в Кром, отстоять обедню у Троицы, а после уже решить кого казнить, кого миловать. Так бы и шло все своим чередом, но гнев на наместника Юрия Токмакова, не сдержанный царем у городских ворот, испортил ему настроение, и теперь он шел по Пскову «аки лев рыкая, хотя растерзати неповинныя люди». И началась бы сейчас кровавая каша, начали бы сейчас опричники ломить дворы псковичей, но только вот Запсковье бедная сторона, тут особо ничем не поживишься, да и жители сами открыли свои дворы, распахнули настежь ворота, вышли на дорогу с хлебом-солью, в праздничных одеждах. Стали коленопреклоненно у домов своих и хоть сейчас начинай рубить головы, да только не с чего вроде, зачина нет. И тут еще все колокола псковских церквей раззвонились празднично, как на Пасху, да и денек разгуливался погожий эх, в такой бы денек в баньку сходить, да после блинов бы со сметаной, да квасу яблочного, ядреного испробовать Живи не хочу! А тут надо людей казнить. Морока.
С такими-то мыслями подъехал государь к Богоявленской церкви, что в Запсковье, и собрался было уже перекреститься на золотой ее крест, как тут сунулся под ноги его коню человек какой-то непонятный оборванный весь, лысый и с седой бородой. Лицо его заросло жидкими белыми волосами, глаза водянистые, сам он высок, худ как палка, в рваной рубахе, подпоясанной вервием, и с железными веригами поперек груди. Человек этот непонятный стал посередь дороги, и конь царский (вот чудо!) встал перед ним как вкопанный.
в посох и вышел из алтаря. Там, стоя перед аналоем, он объявил высоким своим трубным гласом:
Ныне я, помазанник Божий, свершаю суд свой над городом Псковом и его изменными жителями. Собаку Корнилия уже прибрал Господь. Ныне говорю вам, опричники, берите все, что есть в этом соборе, пустошите его, зорите место это, да будет здесь смрад и тлен!
После этих слов он прошествовал важно к дверям, а сзади его уже поднимался дьявольский гул, раздавались стоны прихожан, вопли кромешников. Слышались удары падающих со стен икон, разбиваемых золотых сосудов, разрушающегося иконостаса.
Пока опричное воинство грабило собор, выносило из ризницы драгоценные одежды и утварь, царь прогуливался по паперти, и состояние духа его явно улучшилось. Словно он сделал какую-то тяжелую, но необходимую работу и теперь мог и поразмышлять и поговорить с кем-нибудь. На удивление свое, он заметил невдалеке от себя того самого юродивого, блаженного дурачка, что давеча так сильно прогневил его. Но теперь царь был настроен благодушно и, подозвав простеца, решил пошутить над ним.
Вот, человек божий, сказал он ему, милостиво подавая копеечку, ты живешь истинно, как Христос велел. Не нужно тебе ни одежд золотых, ни курений заморских ароматных. Вот коли бы все попы мои такими скромниками были, то сколь богато царство мое сотворилось бы. Тебе ведь, человече, и хором никаких не нужно, ты небось во дворе как собака живешь, а питаешься чем?
А ты зайди, Иванушко, ко мне в келию, ласково улыбаясь, отвечал блаженный Николай, там у меня и угощение тебе приготовлено.
Ну пойдем, пойдем, довольно усмехаясь, согласился государь и прошествовал с юродивым в его жилище.
В тесном и убогом этом жилище на столе была разостлана чистая белая полотняная скатерть, а на скатерти лежал огромный кусок сырого мяса, весь окровавленный и еще дымящийся.
Царь остановился как вкопанный и непонимающе посмотрел на блаженного.
Покушай, покушай, Иванушко, распевно повторял Николай, хорошее мясо, сочное.
Я христианин, дурак, строго сказал царь, и в пост мяса не ем.
Ты делаешь хуже, грустно тянул блаженный, ты ешь плоть и пьешь кровь человеческую, забывая и пост и Бога.
В величайшем раздражении Иван выскочил из кельи, влез на коня, подсаженный своими рындами, и приказал кончать быстрей дело с Троицким собором.
Сшибайте колокола, распорядился он. Учить вас, что ли.
Кромешники вынесли из ризницы последнее добро, и на колокольню полез сам Малюта Скуратов, так как колокольное дело было ему хорошо знакомо.
Царь сидел на коне и смотрел вверх, задрав свою бороду. Вокруг него полукругом располагалась охрана и знатнейшие опричники. Солнце закатилось за облака, похолодало, задувал сиверко, закипала поземка. Опричники рубили цепи, на которых висел главный колокол. Колокол глухо гудел, словно жаловался на судьбу. К царю подошел строгий и суровый человек в рубище и веригах. Это был юродивый Николай, но на этот раз он не улыбался, а был прям и сух. Царь непонимающе смотрел на него.
Уйди от нас, прохожий человек, грустно сказал блаженный. Коли не уйдешь сей же час, то не на чем будет тебе уйти. Конь твой падет, ноги твои отнимутся. Ведомо мне это сейчас стало.