Одного в толк не возьму, перебил Рено, кто будет кормить твою чудесно исцелившуюся семью, пока ты замаливаешь грехи?
Так то ж не я! То ясновельможный пан Стародубенский исцелился! Пока хворал обет дал, пешком в Рим сходить, а как поднялся, то и помстилось ему, что для такого дела холопей вполне достаточно. А я вдовый, и панской воле мне противиться не можно. К тому же грехов на душе меньше останется, когда за чужие дела пострадаешь. В Риме и за себя помолиться
можно.
С каждым поворотом дороги лес редел, все чаще попадались деревеньки, окруженные заброшенными полями. Жителей вовсе не было видно.
Хлеба мало уродилось, заметил Казимир, всем бы ни за что не прокормиться, так Господь мор послал и подравнял народушко по хлебу. Теперь, кто жив остался, сыт будет.
Дорога вышла к реке и потянулась берегом. Рено остановился, тревожно огляделся и потянул носом воздух. Ветром несло сильный запах гари, острый аромат горящей смолы неприятно щекотал ноздри.
Никак лес горит, сказал Рено.
Нет, Казимир покачал головой. То город. Поветрия берегутся. Я таких уж сколько видел, никого в стены не пускают, у ворот костры палят. Только все одно получается, захочет Господь, так черная смерть и через костры пролезет. А все ж молодцы, лучше хоть что-то делать, чем так смерти ждать. Я еще в наших краях раз прибился к двум школярам, вместе от лихого человека легче оборониться. Вот они идут и все-то друг с дружкой лаются. Один говорит, что мор идет от заразы, и потому надо беречься людей и нюхать уксус. А другой ему, что мор от миазма, значит, надо беречься плохого воздуха и нюхать цитрус. Первый озлился и давай латинскими словами говорить, а второй еще хлеще: и на латинском, и на каком-то другом, может, по-жидовски. Кричали, покуда не подрались. Так я и не спознал, отчего черная смерть приключается. Только, думаю, людям то знать вовсе без надобности. Зараза ли, миазма в огне все сгорит. Вот и жгут у ворот высокие костры, а когда кто с чумных мест идет, то в город отнюдь не пускают, а прямо на дороге из самострелов спать кладут. Пойдем-ка, кум Рено, дальше кустами.
Они свернули с дороги. Пройдя немного, вышли к городу. Город стоял на берегу реки, которая плавно огибала его с двух сторон. Приземистые стены и полоски рвов защищали город с суши. За стеной плотно кучились дома, взлетали к небу стрельчатые арки церквей. Звонили колокола.
Рено перекрестился на звук.
Как давно в церкви не бывал, сказал он, повернувшись к Казимиру.
Тот мелко крестился, глядя в синеющую даль. Шапку он держал в левой руке, но Рено почудилось, что он и не снимал ее, такие свалявшиеся, запутанные, грязные волосы росли у него на голове.
Казимир, позвал Рено, что у тебя с волосья-ми?
Казимир поднял руку, с трудом загнал пальцы в перепутанный сальный клубок и равнодушно ответил:
Да ничего. Немножко колтун одолел. В нашей деревне половина народу так ходит. Мы ж не паны ясновельможные, чтобы гребнями чесаться. Вот у пана так нарочно девка заведена. Днем она его чешет, ночью тешит. А мы по-простому.
Больно страшно-то, признался Рено.
Привыкнешь, пообещал Казимир. Так оно лучше. Тепло и в дождь не промокает.
Но ни одно из этих чудес не могло развлечь опечаленного Рено. В его ушах еще звучал орган, слышались латинские фразы заупокойной мессы, перед глазами двигались фигуры священников, и стоял открытый гроб, в котором лежал Казимир.
Происшедшее никак не укладывалось в голове Рено. Они с Казимиром благополучно перевалили через горы к этому городу, где никто не подозревал об ужасах, царящих по ту сторону хребта. Правда, и здесь жили не сытно, а болели часто, но не было ни голода, ни чумы. Вечерами люди на улицах пели и смеялись. Их говор казался Рено родным, хотя Казимир утверждал, что это какой-то новый язык, еще непонятнее, чем прежде.
Первый день они провели, осматривая город и заходя помолиться во все попадающиеся церкви. На второй день решили искать работу. Деньги у них кончились, а идти, прося милостыню или просто подбирая, что плохо лежит, как они делали в опустошенных местах, было нехорошо и опасно. Правда, у Рено оставалось зашитое в куртку золото, но он не мог тратить его. Это была цена Ренаты, он шел выкупать ее.
Работы найти не удалось. По старой привычке они ночевали за городом, забившись в придорожные кусты, а когда утром вошли в город, их окружили вооруженные люди и, направив в грудь Казимиру арбалеты, приказали остановиться. Казимир не понимал, что ему говорят, и Рено пришлось объяснять. Арестовавшие их люди почему-то очень боялись Казимира и шли на почтительном расстоянии, держа заряженные арбалеты наготове.
Их привели в просторный зал, напоминавший церковь.
Сходство еще усилилось, когда явилось несколько господ в длинных мантиях и принялись с важным видом переговариваться на непонятной Рено латыни. Рено, слыхавший от Казимира о любви ученых к бесконечным диспутам, приготовился к длительному ожиданию, но собравшиеся удивительно быстро пришли к единому выводу и объявили, что Казимир болен проказой.
Рено был так поражен, что даже не разъяснил другу, в чем его обвиняют.