Хе, пан, сказал новый знакомец, коли я зараз не умер, так уж не помру. Пупыри-то у меня еще вчера лопнули, а это точненько известно, что, у кого кровь глоткой пойдет, тот помрет к вечеру, а у кого пупыри в подмышке выскочат да сами и лопнут, тот уже не помрет, разве что дюже ослаб. То ж мне один ксендз сказал, шибко святой, чтоб я не ложился, а все шел, пока ноги держат. Я и шел до той самой ямины. А уж натерпелся в ней, не приведи Господи! Всю жижу языком вылакал землю ел. И ведь, благодарение святым угодникам, жив. Ноги только как чужие. А надо бы сходить, барахло подобрать.
Рено встал, пошатываясь, добрался до канавы, нашел узелок с вещами и сильно закопченный медный котелок странника. Зачерпнул котелок воды, поставил на угли. На опушке выбрал упавшую олыиину, волоком притащил к костру. Огонь оживился, пожирая трухлявые сучья. Рено согрелся, и его тут же разморило.
Он не мог сказать, долго ли спал. Сон превратился в непрерывный кошмар, полный гнилой мокрой гадости, страшных чумных харь, ломаного оскала известковых холмов среди бесконечного болота. Тысячи раз лесник, благочестиво читая молитвы, закалывал его, как рождественскую свинью, а ведьма, улыбаясь
беззубым ртом, говорила:
Гляди, Бог милосерден, никого зря не накажет, а потом расползалась по углам пауками и мокрицами.
Они схватили его и потащили туда, где в широком черном котле медленно кипела смола. Он упал в смолу, тело охватил жар, горячее благодатной струей хлынуло в горло, сразу стало удивительно легко и свободно, и Рено очнулся.
Он лежал все под тем же деревом на пригорке. Солнце было низко, но Рено не помнил, с какой стороны восток, и не мог сказать, утро сейчас или вечер. Странник сидел рядом с Рено и из котелка вливал ему в рот мутную горячую жидкость. Воздух был напоен сладким запахом вареного мяса.
То ж глупо, сказал странник. Вокруг черная смерть, а он задумал погибать от простуды. Второй день лежит и глаз не открывает. Право слово, глупо.
Как тебя зовут-то? с трудом спросил Рено.
Казимиром.
Хорошо, сказал Рено, закрывая глаза. А меня зовут Рено.
Будем, значит, знать, о ком молиться, согласился Казимир.
Рено снова начала обволакивать сонная дремота, но вдруг тревожная мысль мелькнула в его голове. Рено вздрогнул и, мгновенно проснувшись, спросил:
Откуда у тебя мясо?
Достал, лениво ответил Казимир. Поросеночек к костру пришел. Мужички-то в деревнях перемерли, а скотина, какая вживе осталась, по полям бродит.
Чумной мог быть, сказал Рено, успокаиваясь.
Так он и был чумной, откликнулся Казимир. Я ж его сварил, значит, и хворобу сварил. Да и так все одно, воду из ямины пьем, а он в ту ямину, может, гадил.
Рено не слушал его, он спал.
И куда ж ты идешь? рассудительно говорил Казимир. Экая тьма народа по свету бродит, и никто не знает куда. А земля без мужичка скучает.
На восток иду, отвечал Рено. К Богу ближе.
Какой же там Бог? На востоке схизма, греческая ересь, а дальше Махмуды и татарва. Нечисть всякая считается, грифоны да песьи головы.
Ты-то откуда знаешь? Вроде не монах, такой же бесштанник, как я, а говоришь мудрено.
Приучен, Казимир улыбнулся. Ксендз у нас был интересный. Бывало, кто у него ржицы в долг попросит, так он даст, а потом говорит: «Осенью вернешь вдвое, а пока все одно, зима длинна, приходи ко мне на двор». Соберутся должники, кто пану ксендзу снаряд кожаный правит, кто по дереву режет, а пан промеж ними ходит и всякие мудрости рассказывает. Сильно ученый был и любил красно поговорить. Я с малолетства его слушать приобвык. Хитрости тут особой нет, не ученый я, а наслышанный. Это с тобой, Рено, хитро выходит: смотрю я на тебя, вроде ты не немец, а с немцами по-ихнему калякаешь голова закружится. И по-польски разумеешь. Я потому к тебе и привязался, что ты мне вроде родного стал, как я твой голос услышал.
Не знаю я ничего, сердито сказал Рено, ни польского, ни немецкого.
Не знаешь? переспросил Казимир. Так по-каковски мы с тобой сейчас беседуем?
По-человечьи, ответил Рено.
Казимир помолчал, соображая, а потом весело воскликнул:
Ведь верно выходит: мы с тобой по-человечьи говорим!
Дорога поднималась в гору. Вокруг: нова начали появляться холмы, сначала пологие, они собирались в группы, чтобы где-то за горизонтом взметнуться в небо стеной снежных вершин.
Незачем тебе идти на восток, сказал Казимир. Пошли лучше вместе хоть и не к самому Господу, а все же в Рим, где первосвященный папа обретается.
Пойдем, неожиданно легко согласился Рено.
Что-то странное происходило с ним последнее время. Главная цель паломничества Рената отходила куда-то в полумрак. Боль уже не рвала сердца, лишь постоянно и монотонно сжимала его. Так колет прочно вросшая в плоть и не нагноившаяся заноза. И вместе с тем Рено ежеминутно помнил, что он идет к Богу, идет не останавливаясь, и каждый шаг, хоть бы он и был в сторону, приближает его к цели.
Несколько шагов они прошли в молчании, потом Рено спросил:
А тебе-то зачем в Рим? Неужто святейшему папе хочешь предстать?
Не-е!.. То нам невместно. Иду на поклонение по обету за чудесное исцеление от холеры