Обратите внимание на термин Гегеля: Дух народа, а не духовность. То есть, не пассивное ожидание прозрения общества, не стояние на коленях или строгое исполнение обрядности,
Души их были подготовлены к празднеству необыкновенной красотой антуража, и молитва священнослужителя падала на благодатную, уже вспаханную почву.
Совершенно по иному церковь воспринималась в городе. Во-первых, церквей в городах было более, чем достаточно, почему они и не воспринимались горожанами, как «храмы искусства». Во-вторых, если крестьянский труд был консервативно-однообразным сын пахал точно так же, как дед и отец то труд горожанина зависел от потребностей города, почему и не мог законсервироваться раз и навсегда. Это делало жителей городов более активными, более приспособленными к изменяющейся житейской обстановке и более циничными, нежели жителей деревенских.
Для большинства из горожан особенно с конца девятнадцатого столетия посещение церкви превратилось в привычную семейную традицию, которую традиционно и не нарушали. А дворянство в массе своей вообще не было религиозным, поскольку обладало знаниями, нравственность приобретало в семье и посещало церковь далеко не всегда, а, как правило, лишь по мере собственной традиционной надобности: крещения, свадьбы, отпевания и говение, так как без церковной справки о прохождении этого обряда не выдавался заграничный паспорт. Дворянско-городская культура рассматривала религию, как традиционный институт общей культуры, тогда как село видело в ней средоточие духовной красоты, христианской морали, семейных устоев и, увы, первых (и чаще всего последних) университетов в своей жизни.
Итак, попробуем сделать вывод. Христианско-деревенскую культуру организовывали и доводили до сельского населения религии всех конфессий. Дворянско-городскую сам город как таковой, хорошее воспитание и вполне достойное образование, основой которого в России всегда были история и литература.
Иначе обстояли дела в среде многочисленных носителей деревенской культуры. Русский мужик, вопреки предсказанию Некрасова, ни Белинского, ни Гоголя с базара не понес. Он довольствовался расхожими иллюстрированными книжонками, которые продавали офени с лотков вместе с бусами, крестиками, леденцами, платочками и тому подобным набором. Книжонки вполне соответствовали ассортименту офень, но даже их покупали не очень-то бойко, поскольку и денег-то у крестьян никогда не было, а практическая жилка, воспитанная тысячелетним опытом выживания в условиях постоянного рабства и перманентных голодовок, не усматривала в книжках повода для траты считанных копеек. Деревня с большим удовольствием читала Псалтирь да «Жития святых», причем, по словам Горького, старательно выискивала в «Житиях» рассказы о святых мучениках. Подробности этих святых мучений почему-то особенно привлекали крестьянское внимание, что специально подчеркивал Алексей Максимович в статье «О жестокости русского народа». И это наблюдение великого писателя нам следует запомнить, потому что мы еще вернемся к этому психологическому феномену.
Иными словами, в России перед ее революционными потрясениями существовало как бы два народа, говоривших на схожем языке, придерживавшихся сходной морали, но обладающих при этом разными ценностями и различным представлением о собственном государстве.
Для крестьянства это было некое огромное поместье, которым управлял барин от Бога, поскольку в обряд коронации государя входило и миропомазание. Ниже этого Божьего представителя располагались управляющие и бурмистры, с которыми крестьянину и приходилось сталкиваться в практической жизни. Это были «господа», обладавшие пожалованным царем правом распоряжаться его хозяйством, однако с ними можно было и не всегда соглашаться, а порою и спорить.
Для дворянства верховная власть была абсолютно законной, освященной историческими традициями и династически преемственной. Государь считался Первым дворянином России, почему дворянство допускало возможность иногда с ним не соглашаться, но лишь по вполне конкретным поводам. Дворянская фронда существовала всегда, и бунт на Сенатской площади в декабре 1825 года был крайним ее проявлением. При этом следует иметь в виду, что в России офицерство присягало не правительству и уж тем паче не народу, а Государю Императору, и декабристы действовали в рамках своего представления об офицерской чести, поскольку прежний государь Александр Первый уже скончался, а новому, Николаю Первому, присягу они давать отказывались.
Характерно, что государь тоже считал себя представителем дворянства, хотя и Первым, почему никогда не отказывал дворянам в просьбе о личной аудиенции, если повод казался ему весьма серьезным. Так мать В. И. Ленина Мария Александровна Ульянова получила аудиенцию без проволочек, поскольку
была дворянкой, и речь шла о жизни ее старшего сына Александра, обвиненного в причастности к террористической организации, ставившей своей целью покушение на царя Александра Третьего. Вот этот самый Александр Третий и принял мать террориста по первой же ее просьбе. Государи России во всяком случае, в прошлом столетии старались выполнять неписанные законы дворянского сословия весьма строго.