Впрочем, зачем ворчать? В жизни нашей было так мало праздников, не замешанных на идеологических дрожжах, что, честно говоря, за всю свою затяжную жизнь я испытал всего лишь две радости от всего сердца и от всех сердец одновременно. Это были праздники, которые делали людей счастливыми братьями без указания сверху немедленно побрататься. Так случилось в великий День Победы и так повторилось через три года в день, объявленный 800-летием Москвы. Так что спасибо и на этом. Всем остальным жителям городов и весей всей необъятной Советской Империи досталось подобной радости ровно в половину меньше.
А вот грозные государи наши Москвы почему-то не жаловали. Собственно Грозный (который Иван) бежал из нее в Александровскую слободу на время, а в Вологду мечтал убежать навсегда. А Петр просто-напросто перенес столицу во вновь отстроенный город на Неве. На костях отстроенный, прямо скажем, но зато европейский, какого и в самой Европе не вдруг-то отыщешь. И поклонимся ему за этот подарок прямолинейной строгости и ледяного сияния.
Перенести-то перенес, но святыни московские с могилами древних властителей перенести не рискнул. И проживавшие по новому адресу кандидаты в государи всея Руси вынуждены были трястись из стольного европейского города в вечно средневековую Москву за легитимностью своего высокого звания. Именно здесь, в Первопрестольной, вершились все коронации вплоть до последней, ознаменованной не столько миропомазанием Николая Второго, сколько Ходынкой, кровью и муками простых и ни в чем неповинных людей помазавшей всех нас отныне жить в небывалом доселе веке, переполненном кровью и муками.
Так образовалась вторая столица Империи, носившая оккультно-мистический оттенок. Может быть, именно поэтому мысливший прямолинейно Петр Первый и не любил ее. Там оказалось средоточие сил, упрямо противоречащих его мечте сделать Россию государством европейским. Там гнездилась та азиатчина, с которой он жестоко боролся всю свою жизнь.
И в результате этой борьбы Петербург концентрировал в себе русских европейцев, тогда как Москва русских азиатов. Не ставлю никаких кавычек, ибо в нас, русских, сосуществуют обе эти ипостаси и по сей день.
А после октябрьского переворота большевистское правительство вдруг покинуло «колыбель революции». Говорят, заопасалось стоявшего у предместий Питера Юденича, срочно погрузилось в спецпоезд и умчалось подальше от неприятностей. А когда Юденича разгромили, то почему-то так и не вернулись к родным пенатам, объявив, что отныне Москва будет единственной столицей, а отнюдь не продуваемый революционными ветрами Питер. Почему, спрашивается? Потому, отвечали нам, что Москва-де центр всей России. И мы верили, получая за точный ответ «пятерки». А ответ-то тянул на «двойку» с минусом и полным запретом когда-либо заниматься историей Государства Советского.
Знаете, почему правящая большевистская камарилья не вернулась в свою колыбельку? Потому что в Питере Кремля нет. Царям прятаться от народа было как-то не к лицу, хотя и покушались на них, и взрывали, а честь все равно была для них дороже жизни.
У большевиков чести не было, а вот страха перед собственным народом хватало. И от этого страха хорошо прикрывал Кремль. Лишние ворота быстренько заложили, всех с Кремлевской территории выгнали, расселились по дворцовым помещениям, ощетинились охранными штыками и запретили своим же гражданам России приближаться к кремлевским стенам ближе десяти метров. Синдром оккупантов или вечных эмигрантов, привыкших жить в своем уголке.
И так тридцать пять лет, пока Хрущев не дозволил москвичам и гостям столицы в специально оговоренные дни посещать храмы и музеи.
Но беда-то не в том, что большевики-ленинцы, больше всего на свете страшась собственного народа, прятались за седыми стенами общерусской святыни. Беда в том, что они проложили зримую межу меж столицей России и ее провинцией. А ведь провинция это и есть собственно Россия. Огромная, великая, сверкающая в своих неожиданных изгибах как зеркальца калейдоскопа. И в своем подавляющем большинстве градов и весей всегда забытая.
Я сам оттуда. Я смоленский, и сейчас низко кланяюсь своему провинциальному детству. Я помню не только неспешное достоинство жителей губернских городов России, но и свою причастность к данной точке земного шара.
Чей будешь, мальчик?
Ваш, дорогие мои провинциалы: в Москве так не спросят. Но разве в этом дело?..
Когда-то, в далекие, но тоже смутные времена, Россию спас нижегородский купец Кузьма Минин и москвич князь Пожарский. Вместе. Плечом друг к другу. Когда-то из далекого Архангельска в Москву с рыбным обозом приехал Михайло Ломоносов. Когда-то тульский оружейник Демидов заложил основы промышленной мощи Урала. Россия гордилась своею провинцией, особенно если припомнить, что Лев Толстой и Иван Бунин тоже были провинциалами по сегодняшней мерке.
Только сегодня такая мерка никуда не годится. Провинция была и есть основа России, и с этим ничего не поделаешь. Да и не надо ничего делать. Самый провинциальный город США Вашингтон, ее столица. И, представьте себе, живут без Кремлевских стен.