Очень мелодично, продолжил он, звучит, поет. Жаль, что автор перевел только отрывки из разных глав «Ада». Хотя, конечно, «Божественной комедии» сокращения только на пользу.
Арест помешал переводу, сказал Толстой.
Он сейчас на свободе? поинтересовался Саша.
Да, но ему до сих пор запрещено жить в столицах.
А что так круто? Достоевскому можно вроде бы?
Нет, он в Семипалатинске.
О, Боже! вздохнул Саша. В этой стране не знаешь, за что хвататься! Разве не было полной амнистии?
Дворянство вернули в прошлом году, сказал Толстой. Но это еще не право жить, где угодно.
Как вы, однако, умеете ловить на слове, граф, заметил Саша. Феерично просто!
Я вас на слове не ловил, Ваше Высочество! сказал Толстой.
Ок, я сам себя поймал, согласился Саша. Сделаю все, что смогу.
Но Дуров вряд ли сможет закончить перевод, признался Алексей Константинович. Каторга полностью разрушила его здоровье.
Это совершенно неважно! сказал Саша. Не сможет переводить пусть в себя приходит. Но пришлите мне текст, а то я его помню только до появления Вергилия.
Велики хранились у входа в конюшню, что было довольно логично. Саша несколько забеспокоился за чистоту колес, но обошлось, поскольку в стойло их не поставили.
Толстой сдал железных коней гостям в целости и сохранности, и Саша с Никсой чинно и осторожно, под покровом сумерек осеннего вечера, вывели их из Китайской деревни, и оседлали только в Екатерининском парке.
А что за новелла про дьявола и ад? спросил по дороге Никса.
Мастрид, сказал Саша. После Рабле прочитаешь. На французском наверняка есть.
Вернувшись к себе, Саша принялся за дневник и описал там встречу с Алексеем Толстым, правда, опустив некоторые детали, и записал, все, что узнал про род Перовских.
В дневнике этому не место, Александр Александрович, заметил Гогель.
Зато не потеряется, сказал Саша. Бывают же лирические отступления! Зато запись длинная.
Хорошо, смирился Григорий Федорович. Пусть так.
Что вы еще можете о них рассказать?
Старший из Перовских Николай был Таврическим губернатором, сказал Гогель.
Это отец Льва? спросил Саша.
Да, кивнул гувернер.
«И дед нашей Софьи Львовны», отметил про себя Саша.
Младший брат Николая и Алексея Лев был министром внутренних дел, продолжил Гогель.
Это другой Лев Перовский? спросил Саша.
Да, кивнул Гогель. Лев Алексеевич дядя Льва Николаевича.
Саша записал и начал рисовать родословное древо.
А другой брат Василий был Оренбургским и Самарским генерал-губернатором, продолжил Григорий Федорович.
Младший из братьев Борис Алексеевич граф, генерал-майор и член свиты государя.
Странно, что мы еще не пересекались, заметил Саша.
Пересекались, сказал Гогель, вы просто не помните.
Да, для Перовских стоило завести отдельный журнал. Точнее досье. И заносить туда все касающиеся их новости. В том числе про девочку Соню.
Та Софья Перовская или не та?
Для тринадцати лет начитанность просто феноменальная, заметил граф, вернувшись в свой китайский домик.
Фееричная, усмехнулась Софи, и резонёрство тоже.
Ты слишком строга к нему, возразил Алексей Константинович. Это не резонерство это независимость суждений.
Скорее необоснованность, чем независимость.
Смелость, уточнил граф.
Наглость, сказала она. Подросток, который судит о «Божественной комедии».
Подросток, который ее читал.
Только «Ад».
Не требуй слишком многого! И не морализаторство у него, а политическая программа.
Понимаю тебя! усмехнулась Софи. Трудно быть объективным по отношению к человеку, который только что в глаза назвал тебя классиком. Через сто лет тебя будут читать, Толстой!
Почему ты считаешь, что нет?
Потому что есть Тургенев, Достоевский и твой троюродный брат Лев!
Вот уж кто резонёр, сказал граф.
В «Севастопольских рассказах»? Преувеличиваешь.
Зато «Юность», сказал Алексей Константинович.
Молодой талантливый автор Лев Николаевич Толстой, кроме «Севастопольских рассказов» успел опубликовать только трилогию «Детство», «Отрочество» и «Юность», но уже удостоился восхищенных отзывов критиков.
Граф вздохнул и отвернулся к окну. Там уже царила ночная тьма, и только желтый березовый лист прилип к стеклу с той стороны, словно кусочек янтаря.
Про великого князя Александра Александровича много слухов ходило. Все сразу обратили внимание, что его болезнь совпала со спиритическим сеансом в Большом Петергофском дворце. А потом все заметили, как резко изменился этот мальчик после болезни. Так что версия о том, что в нем воплотился покойный государь Николай Павлович, которого тогда вызывали, появилась почти сразу.
В пользу этой теории говорила патологическая ненависть юного великого князя к курению, страсть к изобретательству и способности к математике. Либеральные взгляды объяснялись очень просто: Николай Павлович понял ошибки своей политики, которые привели страну к поражению в Крымской войне, и вернулся на землю, чтобы их исправить.
Святой Петр самоубийцу в рай не пустил, а ада, по мнению сторонников этой версии, Николай Павлович тоже не заслуживал вот и вынужден был скитаться между небом и преисподней, пока не смог удержаться на земле в теле собственного внука.
Впрочем, многочисленных ненавистников покойного государя эта версия никак устроить не могла, зато либерализм Александра Александровича приводил в экстаз. И тут им на помощь пришел лондонский изгнанник. Материалист Герцен ни в какой спиритизм не верил и кинул свою версию исключительно, чтобы поиздеваться. Ну, да! Дух Петра Великого тоже вызывали. Почему собственно Николая Павловича, а не самого Петра Алексеевича?