Первым нарушил молчание Румянцев. Голос его был глухим, чуть хрипловатым, но властным.
Итак, именующий себя Петром Федоровичем, начал он, не глядя на меня, а скорее на противоположный берег, где виднелись мои войска. Вы желали говорить со мной. Я слушаю. Хотя, признаться, не вижу предмета для переговоров между законной властью и бунтовщиками-самозванцами.
Я усмехнулся. Начало было ожидаемым.
Граф, мы оба знаем, что «законная власть» ныне весьма сомнительна, особенно после того, как сама Церковь отлучила бывшую императрицу. А что до бунтовщиков то весь русский народ, стонущий под ярмом крепостничества и произвола, можно
назвать бунтовщиками. Я лишь возглавил его справедливую борьбу за свободу. И победы моей армии, взятие сначала Оренбурга, потом Казани с Нижнем и наконец, Москвы, поддержка народа лучшее тому доказательство.
Румянцев медленно повернул голову и вперил в меня свой стальной взгляд.
Победы, добытые кровью мирных и обманом? Поддержка, купленная пустыми посулами и разжиганием самых низменных чувств у черни? Вы принесли на русскую землю хаос, разорение и братоубийственную войну, сударь. И вы смеете говорить о справедливости
Именно о ней, граф! я повысил голос. О той справедливости, которой народ был лишен веками! О праве на землю, на вольный труд, на человеческое достоинство! Вы же, защищая прогнивший порядок, ведете солдат на убой, заставляя их проливать кровь своих же братьев. Я знаю, граф, что в вашей армии не все гладко. Солдаты не хотят воевать. Они бегут. Сотнями. Ко мне, к тем, кого считают своими. Потому что понимают, на чьей стороне правда.
Лицо Румянцева окаменело. Желваки заходили на скулах.
Мои солдаты верны присяге и долгу, самозванец! А дезертиры и предатели будут наказаны по всей строгости военных законов! Вы же вы развратили народ, выпустили на волю самые темные инстинкты толпы. Ваши «вольности» обернулись грабежами, убийствами, насилием. Вы залили страну кровью, и это кровь на ваших руках! Знаете, как вас называют в войсках, да и по всей России, те, кто еще не потерял разум и совесть? Антихрист! Сатана, пришедший погубить Русь!
Патриарх Платон едва заметно перекрестился, услышав эти страшные слова. Я же почувствовал, как внутри поднимается холодная ярость.
Сатана? я горько рассмеялся. Это я-то Сатана, граф? Я, который дал народу свободу, который хочет построить справедливое государство, где не будет рабов и господ? А кто же тогда вы, граф? Ангел света, ведущий карательную армию на свой собственный народ? Да вы хуже любого Сатаны, потому что прикрываете свою жестокость словами о долге и чести!
Я служу России и законной Государыне! отрезал Румянцев. А вы самозванец и убийца, поправший все божеские и человеческие законы! Вы разрушаете державу, созданную трудами и кровью поколений!
Державу, построенную на костях рабов? Державу, где кучка дворян жирует, а миллионы крестьян мрут с голоду? Такой державе грош цена, граф! И народ это понял. Он больше не хочет так жить. И он пошел за мной.
Народ темен и легковерен, процедил Румянцев. Его легко обмануть сладкими речами. Но прозрение будет горьким. Вы ведете русских людей и державу к погибели!
Мы стояли друг против друга, разделенные лишь узким столом, но между нами лежала пропасть ненависти и непонимания. Патриарх Платон несколько раз пытался вмешаться, призывая к сдержанности, но его тихий голос тонул в громе наших взаимных обвинений. Было ясно, что переговоры зашли в тупик. Никто не хотел уступать.
Значит, вы не сложите оружия, граф? спросил я наконец, когда мы оба немного выдохлись. К чему нам, русским, лишнее кровопролитие?
Пока это именно вы, ваши дальнобойные пушки, уносят жизни русских солдат.
Вы так ничего и не поняли? Мы не стремились вас убивать ни у бродов, ни на воде. Это были предупреждения! Захотели бы, ваши колонны были бы сметены без остатка.
Бравада! Пустые слова!
Значит, мира не будет?
Никогда, твердо ответил Румянцев. Пока я жив, я буду сражаться с вами и вашей сворой.
Что ж, я пожал плечами. Выбор ваш. Значит, мы встретимся на поле боя. И пусть рассудит нас Бог и меч.
Я резко развернулся и, не прощаясь, шагнул к краю плота, где меня ждала лодка. Никитин уже был там, его лицо было мрачным. Я сел, и гребцы налегли на весла. Оглянувшись, я увидел, как Румянцев, все так же прямо и сурово, смотрит мне вслед, заложив руки за спину.
Мир не состоялся. Впереди была кровь. Большая кровь. И сердце мое сжалось от тяжелого предчувствия. Румянцев не Орлов и не Иван Панин. Это был враг. Сильной своей славой победителя. И битва с ним будет страшной.
Ожидать не значит отразить. Можно перекрыть берег секретами. Можно создать мобильные группы для патрулирования и засад. Но нельзя моментально среагировать на перемещение большой массы войск через реку. Пока подтянутся войска и артиллерия Пока противник будет обнаружен На все нужно время. И воинская фортуна. Без нее на войне никак!
Где Подуров? окликнул я Никитина, метавшегося
с факелом по селу, поднимая своих людей и подбежавшего ко мне доложить обстановку.
Меня разбудил Почиталин, когда на реке взвились сигнальные огни. Накинул красный кафтан, не забыв ни шелковый «бронежилет», ни офицерский пояс. Прицепил к нему саблю, через плечо надел перевязь с двумя пистолетами. Еще парочка ждала меня в седельных кобурах на Победителе, которого побежал седлать Коробицын. Я же вышел на крыльцо и принялся заряжать свои пистолеты. Руки все делали сами, на автомате. Ничто не мешало мне вглядеться в ночную темень, в слабо различимые верхушки вековых боров, озаренных отсветами в небе гаснущих сполохов догорающих соломенных фигур. Красиво! И тревожно. Противник начал переправу чуть в стороне от моей ставки, находившейся всего в четырех верстах от Оки.