После причастия началась проповедь. Батюшка говорил о любви и верности, о том, что брак это не только союз двух тел, но и двух душ перед лицом Господа. Его слова, простые и мудрые, касались самого сердца, и я ловил себя
на мысли, что слушаю его с непривычным вниманием. Машка стояла рядом, её рука в моей, и сквозь тонкую кожу перчатки я чувствовал тепло её ладони.
В конце службы, когда прихожане уже готовились расходиться, батюшка поднял руку, призывая к вниманию, и звучным голосом произнес:
Братья и сестры! Имею радость огласить о намерении вступить в законный брак боярина Егора Андреевича с боярыней Марией Фоминичной. Кто знает о препятствиях к сему союзу, пусть объявит ныне или молчит вовеки.
Машка вздрогнула и подняла голову, явно не сразу осознав, что речь идет о ней. Боярыня Мария Фоминична это звучало так чуждо и в то же время так правильно. В её глазах мелькнуло удивление, потом смущение, и наконец, она выпрямилась, приняв на себя новую роль с тем достоинством, которое, казалось, было у неё в крови.
Собор наполнился шепотками, перешептываниями, но никто не выступил вперед с возражениями. Я уловил несколько фраз: «Боярыня-то в милости у губернатора», «Егор Андреевич издалека прибыл, говорят, с царевым поручением». Но все это были лишь отголоски мирской суеты, не нарушающие святости момента.
Батюшка благословил нас, коснувшись наших склоненных голов, и объявил, что венчание состоится через неделю, после положенных оглашений. Мы поклонились и медленно пошли к выходу, провожаемые взглядами всего прихода. Маша шла с высоко поднятой головой, каждым движением являя благородство, о котором сама не подозревала. В этот момент она и вправду была боярыней не по происхождению, а по сути своей натуры.
У выхода из собора нас обступили люди кто-то с поздравлениями, кто-то с любопытством, но все с уважением. Машка принимала добрые слова с улыбкой, благодарила каждого, и я видел, как менялось её лицо от настороженности к светлой радости. Она словно расцветала под лучами этого нового признания, становясь еще прекраснее.
Уходя из церкви, пробираясь через толпу прихожан, я чуть ли не лоб в лоб столкнулся с тем самым моим соглядатаем. Он стоял у колонны, прислонившись к ней плечом с небрежностью человека, привыкшего чувствовать себя хозяином положения. Сегодня на нем был добротный сюртук темно-зеленого цвета, шляпа с узкими полями и перчатки из тонкой кожи. Шрам на щеке, о котором говорили Фома и Захар, при дневном свете казался еще заметнее бледная полоса рассекала лицо от уха до подбородка.
Наши взгляды встретились, и на этот раз я не стал отворачиваться или делать вид, что не заметил. Напротив, я подошел прямо к нему, оставив Машку беседовать с какой-то пожилой дамой.
У вас какой-то вопрос ко мне, любезнейший? спросил я, глядя ему прямо в глаза.
Он не смутился и не отступил. Напротив, в его взгляде мелькнуло что-то похожее на одобрение, словно я прошел какое-то испытание, обратившись к нему напрямую.
Нет, простите, что помешал вам, пока нету, ответил он с легким поклоном. Голос у него был глубокий, с хрипотцой, как у человека, привыкшего отдавать приказы. Всего лишь присутствовал на службе, как и вы, боярин.
В его тоне не было ни насмешки, ни угрозы, но я почувствовал, что за этой вежливостью скрывается нечто большее. Он знал, кто я, и, следил за мной не первый день. Зачем? По чьему приказу? Этот человек не был похож на обычного соглядатая или наемного убийцу в нем чувствовалась сила и уверенность человека, привыкшего действовать самостоятельно.
Мы смотрели друг на друга еще несколько мгновений, потом он снова слегка поклонился и, обойдя меня, растворился в толпе прихожан. Я проводил его взглядом, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Этот человек был опасен, в этом не было сомнений. Но чем именно? И кто он такой?
Машка подошла ко мне и взяла под руку, возвращая к реальности.
Кто это был? спросила она, глядя в ту сторону, куда ушел незнакомец.
Не знаю, честно ответил я. Но, думаю, скоро узнаю.
Мы вышли на паперть, залитую ярким утренним солнцем. Вокруг шумел город, спешили по своим делам люди, где-то вдалеке снова зазвонили колокола. Обычный день, почти такой же, как вчера. Но что-то изменилось и дело было не только в официальном оглашении наших намерений. Я чувствовал, что вступаю в игру, правил которой пока не знаю. И странный человек со шрамом был лишь первым предвестником грядущих перемен.
На следующий день, проходя по ярмарке с Машей, я заметил суету у лавок с текстилем. Торговцы зазывали покупателей, размахивая яркими отрезами ткани, словно флагами. Машка то и дело останавливалась, разглядывая безделушки и ленты, а я терпеливо ждал, наслаждаясь её детской радостью от этой пёстрой круговерти.
Гляди, какие сережки! воскликнула она, замерев у лотка ювелира.
Я уже собирался предложить ей купить приглянувшуюся
вещицу, как заметил знакомую фигуру, пробирающуюся сквозь толпу. Один из тех мужиков, которые присутствовали при продаже досок, когда Игорь Савельич хотел у нас всё скупить, но те вмешались в торг. Широкоплечий, с окладистой бородой и прищуренным хитрым взглядом, он целенаправленно двигался в нашу сторону, расталкивая зевак локтями.