Зимин доказывал, что автор «Слова» ничего не знал о действительности XII века, он назвал Святослава Всеволодовича великим и грозным, хотя тот был просто князем киевским, а великим князем был в то время Рюрик Ростиславич. В этом он мог сослаться на Б.А. Рыбакова, указавшего в своё время, что «великий грозный Святослав Слова о полку Игореве и соправитель великого князя Рюрика это как бы два разных человека». И уж совершенно был невозможен, по мнению Зимина, призыв Святослава к беспощадной борьбе с половцами, поскольку сам он всю свою жизнь использовал половецкие войска в междоусобных бранях.
Из Ипатьевской летописи автор «Слова», по Зимину, почерпнул сведения о Всеславе полоцком, крайне редкий для русских князей титул «каган», упомянутый именно в рассказе о событиях 1185 года, и ряд других фактов. «Но, может быть, Слово повлияло на летопись?» спрашивал он и сам же уверенно отвечал, что «Слово» не могло быть источником летописного рассказа, так как в нём полностью отсутствуют места, общие для «Слова» и «Задонщины», а в Краткой редакции «Задонщины» нет образов и выражений, общих для «Слова» и Ипатьевской летописи.
Из Кёнигсбергской летописи, считал он, в текст «Слова» взят мотив страшной жары во время битвы с половцами, детали рассказа о Мстиславе, который «зарезал Редедю», сообщение о «Ярославовых внуках» и о побеге Игоря из плена. Самое интересное наблюдение Зимина касалось затмения, вызвавшего, как мы помним, даже перестановку части текста в начале поэмы. Действительно, затмение в «Слове» упоминалось дважды перед выходом Игоря в поход (так в кёнигсбергской летописи) и во время похода (так в Ипатьевской). Наличие обоих вариантов в тексте поэмы, по его мнению, особенно ярко доказывает сведение автором воедино двух равноценных версий. Поэтому он считал, что «Слово» было написано после 1767 года, когда были опубликованы Никоновская и Кёнигсбергская летописи, то есть его предполагаемые исторические источники.
Источниками для автора «Слова», по мнению Зимина, были не только летописи. Опираясь на сообщение Ф.И. Буслаева о находке в одном списке «Моления Даниила Заточника» припевки Бояна о «хитре и горазде», в «Повести об Акире» упоминания «сокола трёх мытей», а в Никоновской летописи разбойника Могуты, откуда, якобы, появились «могуты» в «Слове», он помещает все эти сочинения в рабочую библиотеку автора древнерусской поэмы, добавляя, что самым важным источником «Слова» является русский, украинский и белорусский фольклор.
(5, 198) Группируя факты и наблюдения, Зимин замыкал читателя в круг своих аргументов и, сужая его, подводил к решению вопроса об авторе «Слова». Он вспоминал, например, что шереширы это метательные копья для стрельбы из самострельных луков владимирских князей (Всеволод владимирский в «Слове» может «живыми шереширы стреляти»). «В 1697 году в Успенском Владимирском соборе, писал Зимин, были обнаружены пять железных копий Одно из них отправили в Спасо-Ярославский монастырь, где меньше чем через столетье жил предполагаемый автор Слова». Кто же? Несколько ниже он даёт наводящие данные об авторе, так сказать, «сетку координат», по которым его можно вычислить: «Это был человек, начитанный в древнерусской литературе, наделённый несомненным поэтическим талантом. В его языке обнаруживаются следы украинской, белорусской и польской лексики и морфологии, а в произведении чувствуется живой интерес к Полоцку и Чернигову. Судя по хорошему знанию древнеславянского языка и библейских образов, по манере использования книжных источников и дару стилизации, он скорее всего принадлежал к духовенству». По его мнению, это был
Иоиль Быковский, отставной архимандрит Спасо-Ярославского монастыря, о котором упоминал в письме Калайдовичу граф А.И. Мусин-Пушкин!
Пока речь шла о фактических аргументах, с Зиминым можно было соглашаться или спорить. Многое казалось неверным, отдельные наблюдения были остроумны и интересны. Наиболее слабой выглядела специальная работа о связи «Слова» с фольклором: приведённые в ней примеры показались на редкость неубедительными. Совсем иначе выглядела текстологическая работа по «Задонщине». Здесь были интересные наблюдения, которые можно было обсуждать вне зависимости от авторской концепции, достаточно плодотворные мысли. И конечно же, самым любопытным мне представлялся исторический комментарий, поскольку тут выступал профессиональный историк, обладавший достаточным опытом и знанием предмета. Каждый выделенный им факт приобретал весомость аргумента, хотя некоторые из них, как мне казалось, свидетельствовали против концепции Зимина.
Не удалось ему утвердить свой взгляд и на ориентализмы «Слова». По мнению историка, большая часть восточных слов, встречающихся в тексте, восходит к турецкому языку или заимствована русским языком в период монгольского ига. Что же до перечня подвластных черниговскому князю Ярославу «былей, могутов, татранов, шельбиров, топчаков, ревугов и ольберов», которые «бес шитовь с засапожникы кликом плъки побеждают, звонячи в прадеднюю славу», то Зимин предлагал их рассматривать как мнимые тюркизмы. Другими словами, видеть в них не названия тюркских племён и родов, а иронические прозвища, вроде «могут» от разбойника Могуты, отмеченного в рассказе Никоновской летописи под 1008 годом. А.А. Зимин обращал внимание своих читателей и оппонентов на ироничность перечисления этих загадочных персонажей «Слова». «Ведь оказывается, писал он, они только кликом полкы побеждают, сражаясь одними засапожникы» и, ссылаясь на резонное замечание И.А. Новикова, что никак невозможно представить себе городскую знать или бояр, выходящих в бой с засапожными ножами, переводил «ревугы» как крикуны, «шельбиры» шатуны, бездельники, «топчакы» бродяги, шатуны, «ольберы» атаманы, «татраны» уроженцы Татр. В целом, по его мнению, то был крикливый и разбойный сброд с ножами за голенищами сапог.