Сомнения всегда были одной из движущих пружин науки, залогом её развития. Но «кто умножает познания, умножает скорбь», написано в Екклезиасте. Новые открытия, накопленный опыт, качественно иной подход к памятникам древней письменности, заставили скептиков и ортодоксов словно бы поменяться местами. Теперь критикой «Слова» занялись специалисты, не сомневающиеся в его подлинности. Непонятные места, «спайки», нарушающие логический ход мысли, неожиданные, достаточно пространные отступления в прошлое, не связанные с настоящим, уже не раз вызывали желание исследователей и переводчиков внести исправления в текст «Слова». Е.В. Барсов писал с негодованием, что одни «видят в нём пропуски, допущенные неразумными переписчиками, другие усматривают вставки, внесённые неискусными глоссаторами; иные, наконец, замечают перестановки разных мест, появившиеся от переписчиков, переплётчиков, путавших листы, и т.п. (5, 195) Один из современных учёных считает дошедший до нас список лишь копией будто бы черновой рукописи автора, вмещавшей в себя сбор написанных мыслей, но необработанных, с разными приписками на полях, поправками, помарками».
Этим «современным учёным» был крупнейший филолог второй половины XIX века А.А. Потебня. Следует признать, однако, что он произвёл над текстом «Слова» грандиозную вивисекцию. Читая его исследование, можно видеть, как разумные
мысли уживались с явной фантазией. «Слово» составлялось заново, как детская мозаика. Неудивительно, что при подобном вторжении в древний текст «Слово» становилось стройнее, понятнее, в нём исчезала внутренняя противоречивость. Вот почему, несмотря на неодобрительное отношение к подобным новациям, в 1916 году академик А.И. Соболевский предложил узаконить перестановку одного куска текста в самом начале древнерусской поэмы. Отрывок, начинающийся с обращения «Слова» к Бояну: «О, Бояне, соловию стараго времени!» и кончающийся словами о курянах, которые скачут в поле, «ищучи себе чти, а князю славе», он предложил перенести вперёд, поставив перед описанием того, как князь Игорь «възре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты».
Соболевский обосновал такую перестановку не только логикой повествования, но и палеографически. По его подсчётам количество знаков в отрывке было кратным для текста «Слова» и соответствовало двум страницам древнего списка одному листку, попавшему при очередной переписке не на своё место. Догадку Соболевского поддержали впоследствии П.Л. Маштаков, В.Н. Перетц и П.Н. Булычёв. В 1948 году В.П. Адрианова-Перетц подтвердила догадку Соболевского новыми наблюдениями над последовательностью сходных мест в «Слове» и «Задонщине». Во всех известных списках «Задонщины» за описанием храбрости князя Дмитрия Ивановича, что соответствует в «Слове» описанию храбрости Игоря («поостри сердце своего мужеством, наплънився ратнаго духа»), идёт обращение к жаворонку (в «Слове» к «соловью» Бояну) и описание сборов в поход. Это означало, что автор «Задонщины» имел перед глазами текст «Слова о полку Игореве», в котором последовательность эпизодов была именно такой, какую предложил когда-то Соболевский.
Столь блестящее подтверждение теоретического расчёта вызвало попытку других правок текста, предложенных академиком Б.А. Рыбаковым, но встреченных резко отрицательно со стороны литературоведов. Не потому, что они противоречили логике или палеографическим наблюдениям, с этой стороны всё было в порядке. Но они, также как широко утверждавшаяся в 40-х и 50-х годах нашего века фольклорность, то есть зависимость «Слова» от устной народной традиции, по мнению филологов, открывали возможность скептикам вновь поставить под сомнение его древность и даже заподозрить в фальсификате, как песни Оссиана и чешские рукописи. Действительно, скептики не заставили себя ждать. На этот раз против «Слова» и его издателей выступил иностранный член Академии наук СССР известный французский славист профессор Андре Мазон.
4
В сущности, полемики не было. Был серьёзный смотр достижений науки, приуроченный к ответу Мазону, в котором участвовали не только советские, но и зарубежные исследователи. Результатом его было несколько сборников статей, посвящённых изучению различных сторон древнего памятника, и обширный филологический, исторический и даже археологический комментарий. С доводами Мазона практически было покончено, во всяком случае так считали все. И вот тогда совершенно неожиданно в поддержку ряда положений французского исследователя выступил крупнейший специалист по истории русского средневековья, великолепный знаток документов, доктор исторических наук А.А. Зимин.
(5, 196) С Зиминым я был знаком и раньше не только по его трудам, посвящённым XVI веку, но и лично, встречая его в коридорах Института истории. За несколько лет до того в Отделении истории Академии наук состоялось обсуждение его концепции «Слова». Напечатанная на ротапринте в количестве 200 экземпляров работа подверглась резкой критике. Упоминали её, как правило, с эпитетами, прилагавшимися в зависимости от характера говорившего то к этой работе, то к самому Зимину, что было, на мой взгляд, несправедливо. В чём заключалась концепция Зимина, я не знал, а спрашивать у него самого считал неудобным.